Какое однако скучное занятие, господа... Покорность Ингрид, легкость, с которой мне досталась победа, убили во мне пафос первооткрывателя, и я в позе вины, досады и разочарования покаянно прижался лбом к островку лобка, украшенному круглым газончиком блеклых волосков, теперь, на свету, выглядевших, признаюсь, довольно жалко. Мои пальцы уже без трепета обежали по краешку предмет вожделения и погрузились в него, как в спелую хурму, нагретую самаркандским солнцем. Ощущение было знакомо-приятным и давало надежды, что мой, освобожденный от преград понуро опущенный орган как-то откликнется. Но, увы и ах, — обычно загоравшийся даже от дымка воображения, теперь он требовал по меньше мере волшебной палочки феи, а скорее — ее скользящего поцелуя.

И тут я почувствовал руку Ингрид на своей голове. Она как школьнику почесала мне затылок — дескать, не горюй, с кем не бывает. Была такая картина в моем учебнике — “Опять двойка”. Похоже, тихоня-латышечка даже обрадовалась перемене ролей и тут же без прежней робости отыскала другой рукой мой мешочек. Она слегка взвесила его на раскрытой ладони, оценивая, сколько в нем унций разных удовольствий, и легонько сжала, поощрив их все вместе и каждое в отдельности.