Заглянув в свой гестбук, сочинитель впал в тоску. Никто не пришел на его лекцию. В аудитории лишь какой-то замшелый грибник, по фетровой шляпе которого ползет зеленая гусеница. В отчаянии Сочинитель выпивает настой из мухоморов и впадает в галлюцинаторное состояние.

2
Стихотворная поэма: два века стагнации жанра

Одну из лекций я бы посвятил судьбе стихотворной поэмы в русской словесности. И основной мыслью этой лекции была бы та, что русская поэма как жанр лишена мотива развития и движения. Что после Пушкина (как и, естественно, до него) ни-кто адекватно не владел этой летуче-капризной девой. Перечислю неудачников: Лермонтов, Полежаев, Некрасов, Аполлон Григорьев, Полонский, Блок, Есенин, Цве…(женщин не берем в расчет, хорошо?), Пастернак… на самом деле, список гораздо длиннее. Так вот и получилось, что до пушкинских высот больше никто не поднялся. Я подозреваю, что дело тут нечисто. Гений? Мало… Гены? Ну, не русский он человек… Слишком горяч и импульсивен, мыслью быстр, плотью не обременен. Какое-то невероятное духовное здоровье. Нет в нем этой нашей русской вяло-ленивой дрянцы. Послепушкинская русская поэма — дама страшно занудная, в возрасте, с кучей комплексов, жутко словоохотливая. Начните с лермонтовской «Сашки» и можете закончить пастернаковским «Лейтенантом Шмидтом» (сколько в последнем элементарной повествовательной зауми из-за намерения выудить тонкой поэтической леской неподъемные глыбы лавообразного исторического хаоса). Вы это никогда не прочтете до конца, хотя бы раз не стряхнув накатываю-щую дремоту, не почесав для взбодрения лоб или затылок, не укорив тайком себя за столь низкую готовность к восприятию общепринятой нетленки. С пушкинским текстом в руке ничего подобного проделывать не приходится. Я не к тому, что по-эмы неудачников неудачны. Нет, они вполне, и на многих страницах есть чем вос-хититься, особенно, на мой пристрастный взгляд, у Блока. И все же как далеко это от легких прекрасных строений Пушкина, словно нарушивших все законы повест-вовательно-земного тяготения. Более того, послепушкинские поэмы, за исключе-нием разве что цветаевских и пастернаковских (Есенин вне игры, это негородская культура, а о Заболоцком отдельный разговор), написаны под сильнейшим пуш-кинским влиянием и содержат почти все его приемы и прихваты, за вычетом главного — самой легкости и светоносности. Везде-то прозой веет…
Кстати, очень странное определение прозы дает академический четырехтомный словарь русского языка – нестихотворная речь. Как будто бы первое и основное качество нашей речи – ее стихотворность.
Далее я хотел бы сказать, что основная проблема русской поэмы - это проблема авторского героя, вводимого в текст гидом, толмачом или участником действия, который, которые….хы… хрр… (Сочинитель медленно сползает на пол. Не будем его будить.)

3
А кроме как о герое-рассказчике в русской поэме я собирался
поговорить о двух пространствах стихотворения - внешнем и
внутреннем, об их конфигурациях, особых у каждого поэта, но всегда
отзывающихся на чет или нечет, объект или субъект, высокое или низкое, божественное или демоническое.

4
В русской поэзии есть уникальные живописцы – Бунин и Набоков, после них –Пастернак, до них Пушкин. Пейзаж, портрет входят в их поэзию, невидоизмененными внутренним поэтическим зрением, - как дар извне, прекрасный уже тем, что он есть, что он от Бога. Пейзаж уже сотворен, он благостен. Задача — в целости донести его до читателя. Отсюда тщательность, бережность, целомудрие поэта как посредника. Поэт почти самоустранен – он просто передает дар от Творца дальше – тем, кто нуждается. Кто станет оспаривать проект Творца? Это и есть одна из плоскостей внешнего пространства стихотворения – чтобы таковое пространство видеть и ценить, надо быть представителем реалистической школы письма, где действуют законы цвета, светотени и перспективы, где высоко чтимы за вечный поиск ускользающей истины сравнение и деталь. Внутреннее пространство стиха похоже на засасывающую воронку – тот же самый пейзаж, центростремительно закручиваясь в ней, уплотняется до эмоционального заряда, импульса, субъективного чувства («у капель тяжесть запонок»). Воронкообразна вся поэзия раннего Маяковского, Цветаевой, раннего Пастернака, всего Мандельштама – зачастую, при всей той магии, без комментариев и не понять, что там было на входе. Там же Лермонтов, Блок…
Маленькое набоковское чудо – стихотворение Грибы (1922г.) — это признание в любви к уже соТворенному миру, когда художнику в радость наблюдать любой его фрагмент. Метафоры просты и сдержаны, дабы не поколебать равновесие между внешним и внутренним, не покуситься на гармонию. Художник смиренно копирует Творца, он еще не восстал, осознав тождество с ним, и потому не изгнан из Рая.
P.S.
А на скамейке белой – посмотри –
плетеная корзинка боком
лежит, и вся испачкана внутри
черничным лиловатым соком.
Вот оно, полое лоно, ждущее, когда его опять наполнят. Как искушение перед неизбежным грехопадением.

5
По-моему, это пример стихотворения, где нет ничего, что принято считать признаками хорошей поэзии. Тут нет ни сюжета в привычном понимании, ни ярких метафор, ни выразительных рифм, тут нет даже авторской мысли — ну, нет ее, родимой, хоть зарежь. А стихотворение есть.
Я его подобрал специально для нашего разговора. Но коль скоро поступившие отклики, как всегда, разноречивы, выскажу еще несколько своих сугубо личных соображений, отнюдь не претендующих на истину, а только выражающих мой собственный подход к стихам. Итак, в этом стихотворении, где, казалось бы, почти ничего нет, есть главное — таинство. Таинство созерцания. Поэт видит, но ему этого мало, он обращается к нам: «Посмотри!» Почему ему нужно наше участие в том, что ему очевидно? Потому что он художник. Такова его природа. Открывая, он не может не поделиться. Он делится ощущением красоты.
Мне говорят: Набоков выдумал всю сцену от начала и до конца, со всеми деталями.
Конечно, выдумал, точнее, ностальгически вспомнил тот парк, ту аллею где-нибудь в своем Рождествено под Петербургом. Он-то в 1922-м в Берлине, где по грибы не ходят. Он-то все потерял. Ни у одного русского поэта нет такого количества стихов о России, о любви к ней, ни у одного нет такой тоски по ней – это любовь по утраченному дому. Грибы на столике, корзинка на скамейке – бессмертный сюжет российского натюрморта.
Мне говорят: это Набоков-то смиренно копирует?
Да, именно так, ранний Набоков – смиренен, как ученик.
Вот стихотворение «Художник» (1919):
Он отвернулся от холста
И в сад глядит, любуясь свято
Полетом алого листка
И тенью клена лиловатой;
Любуясь всем, как сын и друг,
Без недоверья, без корысти,
И капля радужная вдруг
Спадает с вытянутой кисти.
Или тогда же:
Я думаю о ней, о девочке, о дальней,
И вижу белую кувшинку на реке,
И реющих стрижей, и в сломанной купальне
Стрекозку на доске.
Другое дело, что рано или поздно художник обречен на встречу с дьяволом и, если даже не продает ему душу, не идет на сделку, то, по крайней мере, вступает с ним в диалог.
Тридцатилетний Набоков дерзок и бесстрашен — он уже усомнился, бросив тем самым вызов Творцу:
От солнца заслонясь, сверкая
Подмышкой рыжею, в дверях
Вдруг встала девочка нагая
С речною лилией в кудрях,
Стройна, как женщина, и нежно
Цвели сосцы – и вспомнил я
Весну земного бытия,
Когда из-за ольхи прибрежной
Я близко-близко видеть мог,
Как дочка мельника меньшая
Шла из воды, вся золотая,
С бородкой мокрой между ног.
-----------------------------
------------------------------
Без принужденья, без усилья,
Лишь с медленностью озорной,
Она раздвинула, как крылья,
Свои коленки предо мной.
И обольстителен и весел
Был запрокинувшийся лик,
И яростным ударом чресл
Я в незабвенную проник.
------------------------------
--------------------------------
Молчала дверь. И перед всеми
Мучительно я пролил семя
И понял вдруг, что я в аду.
( Лилит, 1929)

6
Обращаюсь к вам здесь, на глазах у всей Сети, хотя и без всякого желания, чтобы она вмешивалась. А причина моей нетерпи – стихотворения Тимура Кибирова, до которых я наконец дошел и которые только что впервые прочел, накопав их в РЖ. Уже несколько лет слышу: Тимур Кибиров, Тимур Кибиров. Был даже год или два назад на питерских литературных торжествах, где его сборнику присудили премию «Северная Пальмира» (самого Кибирова не было). Но и тогда еще ничего не дрогнуло во мне, не потянулось вослед. Потом, еще через год слышал от уважаемых мною, что Кибиров – это да, это то самое, настоящее, сегодняшнее.
И вот сегодня наконец скачал — читаю. Правда, перед этим на лицо поэта посмотрел, и каким-то сомнением на меня повеяло. Но все-таки читаю. Честно, открыто, без предубеждения — может, пойму что, научусь чему, открою что новое. И вот, значит, по прочтении большой подборки под названием «Интимная лирика» делаю для себя такие предварительные выводы (предварительные, потому что, может, я не то читал, и есть что-то другое, настоящее, за что премию и давали):
- Что это не поэзия в том смысле, который привычно закреплен за этим словом в просвещенном русском сознании.
- Что есть весьма отдаленные аналогии с Сашей Черным и Ходасевичем, но там-то на порядок талантливей.
- Что это типичные поделки для современной эстрады, ну, как Евтушенко в 60-70-е, хотя последний еще и лирику писал: осенней ночью думай обо мне и зимней ночью думай обо мне, весенней ночью думай обо мне и летней ночью думай обо мне…
- Что это одноразово, как жвачка — через несколько минут пользования рекомендуется выплюнуть, то есть, не имеет никакого эстетического качества, но только потребительско-конъюнктурное.
- Что человек, написавший все это, наделен цепким, острым умом, с помощью которого (без души и сердца) пытается вложить в традиционные формы русской просодии свои по определению малохудожественные, а то и просто банальнейшие, наблюдения.
- Что подвести доказательную базу под таковое мнение я не смогу, как, скажем, не смогу доказать, почему проза Венедикта Ерофеева это очень хорошо, а проза Виктора Ерофеева это так себе.
- Что Тимур Кибиров ни в чем перед нами не виноват — он такой, как есть. Это мы сами замутили воду, назвав его поэтом.

И тут я с ужасом понимаю, что остаюсь одинок, как последний глаз у идущего к слепым человека. Разве может быть так, чтобы все не в ногу, а один (я) в ногу?
Скажите мне, велико ли мое заблуждение? И есть ли мне оправдание?

7
Здравствуйте!
Хорошо, что вы еще не читали Кибирова, а то в едином порыве взяли бы да и примкнули ко мне, два дня назад его не принимавшему. И было бы нам голимо в толпе российских кибироманов.
Хорошо — потому что, как я наконец прояснил для себя, с ним все в порядке, и поэт он или не поэт, это дело десятое, достаточно и того, что он человек талантливый. А то что он упрятал боль свою в ерничество, так это очень даже российский прием — это жанр шутовства, исторически не получивший в нашей поэзии должного развития после физического устранения обериутов. Однако Кибиров далек от зауми — он строгий реалист и потому поддается адекватному прочтению и даже анализу.
Моя попытка скопировать его привела к тому, что стихотворные строфы сами стали укладываться прозой, прямо как у Андрея Белого. Я думаю, что это подсказка свыше.
Его стихотворение «В творческой лаборатории», тоже прекрасно выложившееся прозой, отвечает на последние мои недоумения:
«Если ты еще не в курсе, я скажу тебе, читатель: все зависит от контекста, все буквально, даже я!»
Впрочем, короткие его стихотворения мне нравятся гораздо меньше, чем его социально-бытовая эпика.

8
И все-таки...

Хотя меня и не просят об этом, я все-таки скажу. Кое-кто впишет Кибирова в постмодернизм или в какой-нибудь там маньеризм, Я думаю, что большая часть его стихотворных строк лежит в области пародии, а значит, по природе своей они вторичны. Потому в них и нет чувства, настроения, а только — голова. Сегодняшняя разношерстная, плохо знающая поэзию аудитория, с дешевыми блестками ново-русскости — идеальная среда для восприятия подобного стихотворчества. Так что Кибиров — баловень бомонда нищих духом