Увеличить Дизайн автора

- Где бомбили? - спросил Мезенин, едва я представил его генералу.

- Эль Кантара, - ответил бригадный генерал Заглюль.

- Потери есть?

- Yes, - сказал генерал и, встав со стула, - вставать ему не хотелось? - грузно спустился к матово светившимся планшетам КП. Он говорил короткими фразами, подчеркнуто делая паузу после каждой, чтобы мне было удобно переводить.

- Авиация противника нанесла удар по двум ракетным дивизионам. Одна установка выведена из строя. Убито три солдата, ранен один офицер.

- Стреляли? - спросил Мезенин.

- Было четыре пуска. Операторы доложили, что видели вспышку цели. Разведчики говорят, что один самолет сбит.

- Где упал?

- На той стороне, на Синае.

- Как всегда, - усмехнулся Мезенин.

Генерал Заглюль пожал плечами. Видно было, что он и сам не очень-то верил донесению.

- Tea, cofee? - возвращаясь на свое место, предложил он нам.

- Кофе! - сказал Мезенин.

- Ахуа итнын! - кивнул генерал стоявшему за его спиной солдату, и тот звонко и весело, будто просьба и в самом деле содержала в себе что-то радостное, передал распоряжение дальше.

Принесли кофе - на подносе, в маленьких стаканчиках.

- Противник использовал бомбы замедленного действия, - глядя, как мы пьем, продолжал генерал. - Время срабатывания от пяти минут до трех часов. Бомбы упали в мягкий грунт. Обнаружить их сложно. Они продолжают взрываться - это деморализует личный состав.

Мезенин сделал последний глоток и, покачивая головой, отставил пустой стаканчик.

За матовой стеной планшетов воздушной обстановки маячили силуэты солдат. Один на мгновенье прижался лицом, так что стали видны его глаза, и резко постучал по оргстеклу - со стороны Синая, через Суэцкий канал, прямо к нам, к синему кружку Абу-Сувейра, поползла жирная черная линия.

- Налет, - устало сказал генерал, берясь за телефон, и в тот же момент где-то над нами ухнул взрыв.

- Пошли! - схватил меня за руку Мезенин. Мы поспешили к выходу.

- Куда? - обернулся генерал. - Там бомбят! - Впервые на его лице обозначился интерес к нам.

- Малеш! (Неважно) - улыбнулся Мезенин.

Я и сам не могу сидеть в укрытии во время бомбежки. Я должен видеть, что и как. Страх рождается от неизвестности. Мой отец, воевавший под Сталинградом, рассказывал: "Если ты видишь, куда бросают бомбы, тебе ничего не грозит. Если даже в тебя, ты успеешь перебежать в другое место". Дело, наверное, даже не в том - успеешь или нет, сейчас едва ли успеешь, главное - чтобы ощущать опасность не спиной и затылком, а видеть ее перед собой. Так можно быть с ней на равных. Хотя бы поначалу.

Майор Атеф, с которым мы приехали, был тут же, наверху. Увидев нас, он кивнул в сторону, откуда раздавались взрывы:

- Радиолокационную роту бомбят.

Раскалывая воздух, над нами пронесся бомбардировщик. Мы машинально пригнулись. Это был "скай-хок". Он только что вышел из пике и с усилием рвался вверх. Сейчас он был низко, был хорошей мишенью и знал это. Но уже уходил, на форсаже, так что было видно его сопло.

Бомбили за деревьями, метрах в трехстах от нашего КП. Я вскочил на бетонную стенку, защищавшую вход на КП. Впереди, за освещенными солнцем эвкалиптами в нежном предвечернем небе стояли ватные комочки взрывов. Среди них быстро плыл маленький серебристый самолетик - он плыл высоко и неслышно, и звонкие стонущие выстрелы наших зениток, казалось, не имели никакого отношения ни к нему, ни к тем ватным комочкам, что возникали у него на пути. Казалось, что он не проберется сквозь них - я все ждал другой, огненной, вспышки - но самолетик, сверкнув крыльями, уже обваливался в пике, и, пока он рос на глазах, все молчало вокруг, а Мезенин кричал где-то рядом:

- Почему не стреляют на упреждение?! Где упреждение, елкины дети?!

За деревьями раздавался взрыв, коричневое облако подымалось над зелеными кронами, и снова над нашими головами проносилась серебристая, устрашающе грохочущая болванка с одним единственным желанием - снова вжаться в спасительную высоту. Теперь стреляли. Золотистые снаряды, как пчелы из улья, взмывали вверх, едва не впиваясь в треугольник крыльев, - и жалили, жалили, жалили пустоту.

В щелях возле КП, сгрудившись касками, сидели солдаты. Бомбили не нас, но они были на боевом посту, и было что-то неловкое в том, что мы стояли в рост рядом с ними.

Через пять минут все стихло. Мы вернулись на командный пункт. Планшет был чист. Генерал пил кофе. "Кофе или чай?"- по-арабски спросил он и тотчас поправился: "Tea, cofee?" Он снова был официально предупредителен.

- Шукран, баден (спасибо, потом), - ответил по-арабски Мезенин и, помогая себе руками, сказал: - Эхна хенак арабия алатуль!

Я понял, что он хочет съездить к РЛС и перевел это на английский.

- Ле? Why? - генерал типично арабским жестом вскинул перед собой руку открытой горстью вверх и повернулся ко мне, подчеркивая крайность своего недоумения.

- Лязем шуф! - сказал Мезенин.

- Мистер Мезенин хочет посмотреть, - на всякий случай повторил я по-английски.

Мы забрались в наш "газик".

- Мистер Мезенин, генерал Заглюль прав, - сказал майор Атеф, стоя возле открытой дверцы. - Это не наше дело. Кроме того, там могут быть бомбы замедленного действия...

- Не хотите - оставайтесь, - сказал Мезенин. Он сидел сзади, рядом со мной, и нетерпеливо простукивал пальцами папку, с которой никогда не расставался.

- Ох, мистер Мезенин, мистер Мезенин, - укоризненно вздохнул майор Атеф и тяжело полез на переднее сидение. Он был такой большой, что машина присела. Наш шофер включил газ, и мы выскочили из-под навеса эвкалиптов в желто-серую, тут же начинающуюся пустыню.

- Мы быстро, туда и обратно, - примирительно тронул Атефа за плечо Мезенин.

- Ох, мистер Мезенин, - покачал головой майор, - it is not our business.

Я был благодарен Мезенину. До него я был просто штабистом: "Олимпия" с латинским шрифтом, груды технических словарей, обед с часу до трех... И когда на выходные приезжал с канала мой сосед по комнате переводчик из Москвы Толя Коваленко и, сбрасывая у двери пропыленную арабскую форму, сообщал о перестрелке или воздушном налете, я завидовал ему... Но вот уже два месяца как меня назначили переводчиком к советнику начальника войсковой ПВО, и мы то и дело мотались вдоль Суэцкого канала, где редкая поездка обходилась без боевых действий. К тому же нам везло - до сих пор мы оставались только наблюдателями; скорее можно было попасть под осколки своих же зенитных снарядов, рвущихся над головой.

...Издали казалось, что на территории роты все по-прежнему: ничего не горело, не дымилось, только радарную антенну на холме слегка перекосило. Рота располагалась в небольшой котловине. "Газик" встал возле самого спуска, мы вылезли.

- А бомбят-то так себе, - уперев руки в бока и обводя прищуренным взглядом вспаханную воронками землю, сказал Мезенин.

- Лучше идите сюда! - позвал майор Атеф. Он показывал вниз, на грузовик, обложенный по бортам мешками с песком. Его начиненный электроникой кузов был вздут - очевидно, ударом взрывной волны. Из-под развороченной обшивки торчали белоснежные бруски пенопласта. Атеф спустился вниз и зачем-то вытащил два бруска. Один он протянул Мезенину.

Кто-то бежал к нам понизу. Еще издали Мезенин узнал советника командира батальона, подполковника Клевцова. С ним был переводчик. Мезенин ждал их, похлопывая бруском по колену.

- Здравия желаю, тащ полковник! - живо взобравшись по песку и часто дыша приветствовал Клевцов. - Видели?

- Видел, видел.

Мы с переводчиком переглянулись, как бы на своем уровне обмениваясь впечатлениями.

- Воюем, тащ полковник! - В голосе Клевцова угадывалось мнение о всех нас, штабных, которые не воюют.

- Что-то не вижу сбитых самолетов, - вполголоса, словно Атеф мог его понять, буркнул Мезенин. - Потери есть?

Загорелое лицо Клевцова сразу стало серьезным:

- Одиннадцать человек личного состава. Прямое попадание в землянку. Мы сейчас там были: жуткое зрелище, каша...

- А говорите "воюем", - помрачнел Мезенин и отвернулся.

- Мы, тащ полковник, - кашлянув, сказал Клевцов, - мы собирались сейчас парочку батарей проверить...

- Непременно! - кивнул Мезенин и, глядя, как они удаляются той же мелкой суетливой побежкой, крикнул вслед:

- Только осторожней! Не подорвитесь тут!

На бегу Клевцов беспечно махнул рукой, однако в плечах его застыла тревога.

Атеф неуютно поглядывал вокруг:

- Поехали, мистер Мезенин!

Потоптавшись возле одной из воронок, словно что-то прикидывая, Мезенин не сразу кивнул и молча полез в машину.

Неподалеку на песчаном бугре располагалась одна из батарей прикрытия. Это была батарея крупнокалиберных спаренных пулеметных установок. "Газик" остановился внизу. Заметив мощную фигуру майора, нам навстречу вытянулся стройненький лейтенант. Он сделал строгое лицо, но глаза его смеялись.

- Молодец! - помял Мезенин ему плечо. Я запнулся, решая, как точнее перевести, но лейтенант, командир батареи, понял и так.

- Страшно, небось, было? - не отпуская его, подмигнул Мезенин.

Лейтенант, ему от силы было двадцать два года, вопросительно посмотрел на меня и, услышав перевод, яростно замотал головой.

Мы обошли установки. Солдаты следили за нами, не покидая своих боевых постов. У них были усталые закопченные лица.

- Ну, как стрелял? - спросил Мезенин одного.

Я перевел на английский и, видя, что он не понимает, повторил по-арабски. Говорил я, правда, немногим лучше Мезенина.

- Так все время и стрелял. Без перерыва?

- Нет!

- А когда? - допытывался Мезенин, делая знак Атефу, который пытался подсказать.

- Когда самолет был внизу.

- На какой высоте?

- Сто метров.

- С каким упреждением?

Солдат знал и это.

- Ну что ж, - поднял голову Мезенин, оглядывая остальных, старавшихся услышать разговор. - Шукран. Кулю квайс (спасибо, все хорошо)!

Все заулыбались.

Позади грохнуло, так что под ногами вздрогнула земля, и тут же кто-то пустил в небо пулеметную очередь.

На территории роты взорвалась бомба. Землю вынесло чуть ли не на высоту пятиэтажного дома, как раз там, где недавно пробегали Клевцов с переводчиком. Все смотрели, как опадает коричневый столб.

- Мда... - потер подбородок Мезенин и направился к "газику". На ходу он обернулся и громко сказал:

- Мушлязем дарбанар! Таяра мафиш! (Стрелять не надо. Самолетов нет) - За неимением других слов он выразительно обвел рукой небо, как бы своей волей освобождая его на сегодня от самолетов противника.

Не отъехали мы и на сотню метров, как за нами, перекрыв гул мотора, снова грохнул взрыв.

- У'аф! (Стой!) - крикнул шоферу Атеф и, пригнув голову, мгновенно, несмотря на свой большой вес, выскочил из машины.

"Налет!" - подумал я, но не успел открыть дверцу, как Мезенин удержал меня за рукав.

- Глядите, мистер Мезенин! - показывая назад, возбужденно говорил майор Атеф. Теперь уже было ясно, что это не авиация.

Позади, там где слежавшийся песок пропечатали протекторы нашего "газика", дымилась огромная рваная воронка.

- Чепуха, - скорее себе, чем нам, пробормотал Мезенин. - Бомба глубоко в грунте, осколки пошли вверх.

- Если бы мы задержались на десять секунд! - выговаривал Мезенину Атеф.

- Если бы, да кабы... - буркнул Мезенин и тихонько подтолкнул меня, - можешь перевести?

- Попробую, - сказал я.

- Ладно, - махнул он рукой, - не надо.

Пока мы выбирались на дорогу, пока военная полиция снова тщательно проверяла наши документы, солнце опустилось совсем низко, и верхушки пальм, западные стены домов, пыль из-под колес, - все стало оранжевым. Городок оживал, из маленьких темных кофеен доносились острые запахи арабской кухни, жители, возбужденно жестикулируя, обсуждали подробности бомбежки. Теперь, когда до наступления темноты оставалось не более получаса и было ясно, что налетов больше не ожидается, каждый особенно остро чувствовал эту вечернюю благодать, и разговоры за чашкой кофе на пыльной террасе возле дороги, игры в нарды, призывы лотошников, торгующих контрабандной мишурой, возня над латанным-перелатанным "Фордом" в кустарной автомастерской, - все это возобновлялось с утроенной энергией, как если бы спор со смертью состоял в том, чтобы не уступить ей ни одной из своих повседневных привычек. За дорогой на узком канале в колючей ограде пыльных кактусов нежно золотился ребристый парус фелюги, напоминая о Ниле, над которым сейчас тоже совершался скорый и скромный закат, о вечернем Каире, где в синеватом свете улиц сплошным потоком несутся автомобили, и так же, как здесь, призывно и пряно веет из кофеен...

Из-за бомбежки мы не остались на ужин в штабе бригады, хотя генерал Заглюль настойчиво нас приглашал. Мы рассчитывали перекусить в Бильбейсе, где бросили после обеда своего генерала Каляуи (Мезенин упорно называл его "Каляви"). Мы могли обойтись и без Атефа, но предупредительный Каляуи велел ему ехать, и Атефу было досадно, что его послали не по делу, а как бы за компанию. Однако он был из тех арабских офицеров, кого мы называли "своими", и генерал Каляуи, начальник войсковой ПВО, учитывал это.

Теперь майор Атеф оживленно посматривал на дорогу, изредка бросая тихие команды солдату шоферу, который ехал с нами в первый раз. Мы обгоняли огромные, мятые, набитые до отказа автобусы, ишаков, тряско несущих свою поклажу или седока; с вечерних полей, что начинались сразу за дорогой, шли навстречу феллахи в полосатых галабеях - они узко ступали по пыльной обочине, и лица их были усталы, а глаза весело-пронзительны, как у тех солдат с батареи крупнокалиберных спаренных пулеметов. За темными массами эвкалиптов, вставших вдоль дороги, все мрачнел закат, темно-красный, как гранатовый сок, затем на дороге совсем стемнело, шофер включил передний свет, и, когда газик продрожал колесами по бревнам настила и, погасив для маскировки фары, осторожно двинулся к военному городку, небо уже было все в звездах.

Мы подъехали в полной темноте. Я ждал, что сейчас навстречу с пугающим криком выскочит часовой, держа наизготовку карабин, - по сути он был беззащитен, может, оттого так искажено было его лицо - но никто нас не встречал.

- Спит охрана, - проворчал Мезенин и, тронув меня за локоть, повторил для Атефа, - я говорю, охрана-то заснула...

Атеф недоуменно пожал плечами.

Я выглянул из машины. Слева в звездное небо впечатывались силуэты каких-то строений. Над одним из них была встопорщена крыша, и из нее веером торчали вверх доски. Будто ее решили сменить, сбросив сразу же, целиком. Снизу от земли шел непонятный блеск, словно там насыпали осколков стекла, и я не сразу догадался, что это вода. Откуда она тут взялась? Приказав шоферу ждать, мы захлопнули дверцы и пошли мимо поднятого шлагбаума - конец веревки сиротливо застыл в высоте - к ближайшему дому, где за окном двигалось сразу несколько точек света, будто от фонариков.

- Кто здесь? - остановил нас возле изгороди громкий шепот по-русски, и из темноты шагнул нам навстречу знакомый советник:

- А, это вы, товарищ полковник...

- Что тут у вас случилось? - спросил Мезенин, впервые за всю поездку вспомнив про курево и обхлопывая свои карманы.

- Полковника Карасева убили.

- Что?!

- Карасева Юрия Ивановича...

В доме, где жил Карасев, теснилось человек десять. Был здесь и генерал Каляуи. Увидев нас, он кивнул, скорбно прикрыв глаза. Говорили все шепотом.

В доме было все цело - выбило только оконную раму, да с антресолей упал чемодан. В чемодане были подарки для жены и двух дочек. У Карасева через неделю кончался срок контракта. Подарки сложили на столе среди неубранных осколков стекла.

...От шлагбаума он шел пешком, с портфелем в руке. Он прошел ровно половину этого короткого пути. Разрыва он не слышал и не знал, что убит. Самолеты противника прошли на малой высоте - рев турбин раздался уже после разрыва, когда "фантомы" были далеко. Они шли бомбить расположение танковой бригады. Ракета была пущена по ошибке, раньше времени - видно, у кого-то из израильских летчиков сдали нервы. Кажется, с начала новой кампании это была первая потеря в наших рядах.

Я знал полковника Карасева. Месяца три назад в нашем штабе ПВО он выбивал себе переводчика. Прежний уехал домой, а нового не давали.

- Ну, и чего ты тут сидишь? - наседал он на меня, в то время как я корпел над письменным переводом на английский очередной инструкции по эксплуатации радиорелейной техники. - Поехали. Хоть с людьми пообщаешься, с народом. А?

Арабская, полевая, без погон, форма сидела на нем мешковато, но привычно, матерчатая фуражка была сдвинута на бритый затылок, он то и дело наставлял на себя вентилятор - на улице нечем было дышать. Переводчика ему тогда так и не дали. Считалось, что на точке за два года можно научиться хоть китайскому, к тому же его "подсоветный" прекрасно говорил по-русски.

- Да о чем мне с ним говорить, - качал головой Карасев, - он даже пива не пьет...

Оставаться здесь не имело смысла - до Каира было всего полтора часа езды. Почти всю дорогу молчали. Только Атеф что-то тихо рассказывал генералу Каляуи, и по отдельным словам я понимал, что речь идет о наших с Мезениным подвигах. Мезенин сидел впереди. Нас встряхивало на ямах, мотало на поворотах, а он оставался неподвижен. Глядя на его окаменевшую спину, я вдруг почувствовал, что устал. Хотелось есть. Мы обедали в два часа дня. Шел двенадцатый, и в лавке еще можно было купить лепешек, а если повезет, то и "кофты" - мелко нарезанного мяса, поджаренного на противне. Но мы не останавливались. В звездном небе зашевелились черные вееры пальм, рубчатые стволы в свете фар были землисто-серы. Начинался Каир.

Проскочили под мостом, за которым у дороги еще торговали апельсинами. На окраине фрукты были дешевле, и мы обычно здесь останавливались. Но наш новый шофер даже не притормозил, а Мезенин не шевельнулся, и газик покатил дальше, мимо обшарпанных домов бедноты, по пыльным душным ночным улицам.

В респектабельном Гелиополисе стало свежее - молчаливые виллы, освещенные звездами и лунным светом, и повсюду переливается, широко раскачивается темная ночная листва. Первым у своей виллы вышел генерал Каляуи. У майора Атефа не было виллы, но жил он тоже неподалеку, как раз на пути к нашему еще строящемуся Наср-Сити. За Наср-Сити не было уже ничего -только пустыня, и когда выходил Мезенин (мы жили в разных домах), в открывшуюся на миг кабину ударил прохладный сухой ветер. Газик взял последний разбег. Часы показывали полпервого. За поворотом открылся мой новый девятиэтажный дом, пустырь...

Араб был еще там, на пустыре. За столиками никого, но он был. Даже углей не погасил - темно-оранжевый отблеск освещал его склоненное над жаровней лицо. Я отпустил машину и торопливо зашагал к нему.

Он появился совсем недавно - я даже еще не знал его имени. Он привез небольшую жаровню, поставил три зеленых пластмассовых столика, несколько таких же легких стульев и стал готовить шашлыки, называемые "кебаб". В алюминиевом ящике со льдом он держал большие бутылки арабского пива. Был он сухощав, мал ростом, и, когда к нему обращались, улыбался.

- Айуа, мистер! - издали приветствовал он.

- Добрый вечер, - сказал я, - можно кебаб?

- Айуа, можно, - закивал он. - Один, два?

- Два, - сказал я и добавил почти с уверенностью, - пива нет?

- Есть, есть! - засмеялся он. Он хлопнул крышкой своего ящика, пошуровал рукой среди совсем по-нездешнему отозвавшихся льдинок и вынул мокрую бутылку "Стеллы". Я выпил подряд два стакана и подошел к его жаровне. Он уже нанизал ломти мяса, прореженные кусочками помидор, и, помяв в ладони катыш фарша, облепил им оставшуюся половину шампура.

Я стоял и смотрел, как с шампура на оранжевые угли капает сок, выбивая в них темные пятна. Араб взял голубиное крыло и, перевернув шампуры, стал их обмахивать.

Его звали Мустафа. Сам он был из Суэца. Там во время трехдневной войны погибла его семья: жена и сын. Он перебрался в Исмаилию. Но и Исмаилию обстреливали.

Мы сидели за столом и ели шашлыки - я его угощал. От пива он отказался.

- У мистера есть семья? - спросил он.

- Нет, - соврал я.

- Без семьи нельзя, - сказал он, - мущмумкен. Надо, чтобы была семья, чтобы были дети, аулад. - Он отвернулся и молча смотрел на дорогу.

Дорога шла на Суэц, кратчайшая дорога через пустыню. По ней двигались тяжелые грузовики с наглухо закрытыми брезентовыми фургонами. Гул моторов поочередным эхом отдавался от стен девятиэтажных корпусов.

- Я знаю, это везут снаряды, - сказал он. - Каждую ночь. В Каире не стреляют, а там, - указал он на восток, - там идет война. Мистер приехал оттуда?

- Да, - сказал я.

По пустырю гулял ветер, и я поднял воротник военной куртки. Только теперь я заметил, что его бьет крупная дрожь.

- Холодно, - поежился я.

Он охотно закивал.

- Можно идти домой, - поднимаясь, сказал я. - Работа халас, финиш. Никого нет - денег нет.

Он протестующе зацокал языком, замотал головой:

- Работа не конец, - сказал он, - может еще приехать русский мистер. Оттуда...

В моей пустой комнате на шестом этаже дверь на балкон была открыта, и ветер постукивал ею по стойке кровати. Я закрыл дверь, принял душ и лег. Я вытянулся на спине и закрыл глаза, надеясь сразу провалиться в сон. Я лежал так до тех пор, пока не понял, что заснуть не удастся. Я встал, закурил и вышел на балкон.

Мустафа был еще там, на пустыре, возле своей жаровни - то ли грелся, то ли загораживал ее от ветра. Из-за его согнутой спины взлетали вверх золотистые, как пчелы, искры.

Через месяц он исчез. Краем уха я слышал, что его забрала военная контрразведка.

1975