Письма было два. Одно в "Литературную газету", другое, тоже скорее письмо, а не заявление, в районный суд, Первое написали его родственники, второе - он сам. Оба о его бывшей жене.
«Нас глубоко волнует судьба человека, который по состоянию здоровья и складу характера не может себя защитить» — писали его родные. «Почему она так бесчеловечно поступила»? - было во втором.
Это он написал в сентябре прошлого года, суд разведет их в ноябре, а в мае этого года его родня напишет: «Необходимо остановить, прекратить моральный садизм, угрозы физической расправы над больным человеком. И убийство физическое не исключено...."
Петр Сизов, 1944 года рождения, инвалид второй группы. У него туберкулез с полным распадом правого легкого и целый набор сопутствующих болезней. Детство прошло в больницах и санаториях, где он переболел туберкулезным менингитом. Окончил заочно семилетку, затем профессионально-техническое училище, получил специальность мастера пошива мужской одежды. Как пишут родные : «У него обнаружился вкус художника и золотые руки труженика».
- Вы бы видели его первый дипломный костюм, - рассказывал мне его старший брат Арсений, - он на меня шил. Только я не скоро его надел - костюм этот с выставки на выставку ходил».
- А как Петя учиться хотел, - говорила мне по телефону одна из его старших сестер Анфиса. - Ему не разрешали быть с детьми, ходить в школу. Помню, младший брат Костя закапризничал: «у... эта противная школа». А Петя ему: «Какой ты счастливый... ты можешь услышать школьный звонок". Учительница, у которой он заочно учился, специально для него устроила последний звонок...
1965 году у Петра образовалась своя семья. Через два года родилась дочь Таня. А еще спустя несколько месяцев его первая жена Катерина подала в суд на развод. "Семья распалась из-за болезни Петра, - пишут родные, - но между Петром, Катериной и дочерью остались доброжелательные отношения. Сейчас у Кати другая семья. Две дочери".
"В январе 1970 г. в госпитале инвалидов Отечественной войны - читаю письмо в Литературку, - Петра готовили к операции по удалению легкого. Отказало сердце, операцию сделать не удалось. В это время рядом с ним оказалась Каюрова Татьяна. Участие этой красивой девушки, доброта, нежность придавали огромную жизненную силу Петру. Познакомились они незадолго до этого в только что открывшемся Доме мод на Петроградской, куда пришли работать. В апреле, когда Петр был в больнице,Татьяна встретилась с его родственниками в объявила об их с Петром решении стать супругами. "Ей внушали, - пишут родные, - что Петя серьезно болен, жить с больным человеком очень трудно... что если не получится у них жизнь, ему не пережить вторую потерю. Она твердо и решительно, железным голосом заявила: «Хотя бы год-два, но мы будем самыми счастливыми на свете! Я надеюсь, что мы доживем до золотой свадьбы".
В июле они стали мужем и женой. Из того же письма: «Это была счастливая, любящая, дружная семья".
- Они жили красиво, - рассказывала Анфиса.- При ней Петр прямо расцвел. Мы ее все обожествляли, чуть не сажали в красный угол. Нам, глядя на них, и самим хотелось жить красивее. Я даже по Тане в чем-то равнялась. Бывало, бежишь по магазин — какой бы сделать Тане подарок. Как купишь ей что-нибудь ценное, она кружится по комнате, улыбается, прыгнет на диван, бросится мне на шею, целует... Ну как тут не подарить! Только муж, вот он тут как раз сидит, слышит наш разговор, тогда же и сказал: «Подождите, этот цветочек еще даст плоды. Вы ее еще узнаете, это не маленький хищник, это большая хищница".
Дальнейшее, по словам родственников и самого Петра, непонятно и страшно. Из прекрасной любящей жены Татьяна превращается в ту самую большую хищницу, которую в ней пророчески разглядел десять лет назад муж Анфисы. "В январе 1980 года она заявляет Петру: "Тебе осталось жить год-два, Я не хочу оставаться одинокой. У меня есть возможность устроить свое будущее. Доживай свой век, как умеешь. Я от тебя ухожу».
"Разрыв с любимой женой: для Петра был трагедией, резко ухудшившей его здоровье. Он умолял ее вернуться, просил еще раз подумать. С января по сентябрь 1980 г. врачи боролись за его жизнь".
"Право на счастье, - святое для каждого, - продолжают родные. -Не смогла Таня жить с больным Петром... это понятно. Не понятны ее поступки. С января 1980 года дома не живет. Заходит на 15-20 минут с новыми друзьями. Цель - унизить, оскорбить, раздавить, морально, учинить скандал, прихватить что-нибудь из вещей и уйти. Вместо приветствия вопрос: "Ты еще не умер? Доведу - сдохнешь! Или посажу, сам сгниешь!"У нее всегда под рукой помощники, свидетели, а если понадобится - защитники разных рангов."
Чтобы читателям было понятно дальнейшее, я вынужден хотя бы вкратце пересказать еще несколько страниц этого документа. 18 июня в сопровождении "личной охраны" Татьяна производит очередное посещение дома. Оскорбляет и унижает мужа, доводит его до легочного кровотечения. В ночь на 19 июня неотложная помощь увозит Петра в больницу, где он находится до сентября. Воспользовавшись его отсутствием, Татьяна вывозит вещи ( сервиз, магнитофон, книги и т.д.). Выйдя из больницы, Петр пытается подать заявление в милицию, но таковое не принимают, так как нет развода и судебного раздела имущества. Для ведения дела о разводе стороны приглашают адвокатов., Татьяна ищет свидетелей для показаний против Петра («дебошир, развратник, пьяница»), пробует подкупить первую жену Петра Катерину, делает запрос в туберкулезный диспансер, чтобы доказать суду, что Петр - симулянт. и тунеядец.
Суд разводит их, но на этом не кончаются беды Петра. Борьба разгорается с новой силой, теперь уже за квартиру, однокомнатную, кооперативную, размен которой запрещен тубдиспансером, но которая оформлена на имя Татьяны.
«Татьяна выбрала путь насилия: "Квартира - моя личная собственность! Убирайся куда хочешь! Квартиру освободи. Любыми способами я добьюсь, что ты жить здесь не будешь! Ты уже в яме - осталось тебя только зарыть!"
В марте 1981 года, года, когда Петр снова лежал в больнице, Татьяна при свидетелях взламывает дверь, и у Петра пропадает из квартиры 500 рублей и отрез вельвета, парфюмерия и косметика на Восьмое марта сестрам и женам братьев. И опять ни участковый инспектор, ни председатель ЖСК не рассматривают жалобу Петра, ссылаясь на то. что Татьяна здесь прописана.

После телефонного разговора с Анфисой - «Не знаю, то ли я вам говорю?" - время от времени спохватывалась она - я поехал к Петру.
Дверь открыл невысокий худощавый мужчина без обуви, в носках, с крепким загорелым лицом. Это был Арсений.
- Петра вчера вечером увезли на скорой помощи. Опять легочное кровотечение. - В его неторопливом голосе была растерянность. - Анфиса недавно звонила, "езжайте, говорит, немедленно, корреспондента встретьте." Вот мы с Женей прямо сюда.
Из комнаты вышла Женя, сестра, поздоровалась:
- Проходите, проходите... Да не надо снимать туфли
Сама же, как и Арсений, была без обуви - привычка человека, выросшего в деревне. Оба они, невысокие, коренастые, побитые ранними морщинами, в простой одежде казались только что приехавшими из глубинки.
- Вчера увезли, - вздохнула Женя. - Полная трехлитровая банка кровавой пены. Ему было так плохо, уже идти не мог. Повис на наших руках, голова мотается: "Женя, я плыву..."Петя, он такой беззащитный... Когда Татьяна уходила, он говорит ей: "Бери все, что хочешь, только оставь меня в покое. Дай мне дожить свою жизнь". - Она всхлипнула, прижимая ладонь ко рту, потом сделала глубокий вдох и продолжала:
- Мы всегда очень дружно жили, и родители наши были дружные. Мама после освобождения партизанского края восстанавливала колхозы с пятью детьми, Петя грудной на руках. Ее избирали районным депутатом, народным заседателем. А отца ее, деда нашего, немцы живьем сожгли за связь с партизанами. Так и сказал им: "Одна у меня родина, а она не продается»....
По совету Анфисы я прошу показать мне слайды. И вот мы сидим и смотрим на экранчике то, что было жи знью Петра и Татьяны, и что непоправимо распалось, разлетелось в пыль и кровь..
Петра я представлял себе другим. Словно уловив это, Арсений поясняет:
- Он вообще-то внешне не очень похож на больного. Он такой плотный, даже немножко толстый, но это сердце, вы понимаете... Сердечники всегда такие...
- А вот папочка наш, - дрогнувшим голосом говорит Женя.
Отец их умер год назад. Снимки, снимки, в деревне, за городом, на юге. Зеленая, в белом легком кружеве черноморская волна.
Я говорю, что слайды сняты со вкусом, опытной рукой.
- Это все Петя, - говорит Арсений. - Он умеет и вышивать, и вязать. В детстве играл на аккордеоне.
Татьяна, она мне не показалась красивой. Вот она у машины, вот в купальнике в воде, вот на берегу с неправдоподобно желтым мохнатым цветком в руке. Нигде она не улыбается. Смуглое лицо с чуть азиатскими скулами строго и замкнуто - так она смотрит на человека, который ее снимает.
- Она мне не кажется красивой, - говорю я.
- Нет, она красивая, - в один голос отвечают мне брат и сестра.
Вспоминаю слова Анфисы: «Когда будете встречаться, обратите внимание на ее глаза. У нее умные, холодные глаза; которые внимательно следят за собеседником. Ни одной вашей реакции она не упустит из виду».
Прощу еще раз показать слайд, где Татьяна перед машиной. Анфиса мне говорила: «Машина явилась ступенькой, через которую она перешагнула и стала выше человечества. Когда она садится за руль, она просто преображается - столько гордости, кокетства..."
А в письме есть еще и такие подробности: "С каждым годом росло благосостояние их семьи. У них появились дорогие вещи, модная одежда, обувь. Татьяна переходит на французскую парфюмерию. Ко всем, кто хуже одет, меньше имеет, она стала относиться высокомерно и презрительно. Все эти перемены в ней развивались быстро с момента перехода ее работать закройщицей».
Откуда же пришло благосостояние? Ответ все в том же письме:
"Родители Петра в деревне держат большое хозяйство. Здоровые дети приезжают к ним пахать, сажать, пилить, косить - помогают это хозяйство держать... Доходы от хозяйства идут в семью больного сына. Их никто не учитывает и, естественно, документально не оформляет «Это, сынок, тебе на черный день". Из родительских рук деньги разными суммами от 100 до 1000 рублей передавались в руки Татьяны или Петра. Петр на дому подрабатывал к семейному бюджету".
- И главное - ничего не жалели, все Тане, - подтверждает Женя.
- Вот так, своими руками вы ее и погубили, - говорю я.
- Пожалуй, - не сразу соглашается Арсений, словно эта простая мысль не приходила ему в голову.
- Ну ладно, разлюбила, детей нет, так уходи по-хорошему, по-людски, - словно оправдывается Женя.
- Такие люди по-людски не уходят, - говорю я. - То, что она делает, называется приглашение на казнь.
Арсений предложил отвезти меня на своей машине. Я отказался.
Я хотел побыть один. А в памяти стояло, как он достал платье на девочку подростка, сшитое Петром, которое тот не успел отвезти дочке в лагерь.

На встречу с Татьяной я шел с большой неохотой. Умна, хитра, изворотлива, вероломна - значит, будет запираться, отказываться от всего, а то и устроит истерику. На раскаяние я не рассчитывал, да оно, пожалуй, было уже и не обязательным, не главным. Главное произошло раньше, когда была нарушена одна из первых заповедей,. усваиваемых еще в детстве, заповедей двора - лежачего не бьют. Мы избегаем встреч с людьми, которых у нас есть причины не уважать, - мне предстояла именно такая встреча.
Я узнал ее сразу, точнее догадался, что это она - среди бродящих, присматривающихся и что-то примеряющих покупателей и клиентов ее одну отличала целеустремленная, хотя и неторопливая походка.
Эскалатор Дома Мод, что на Петроградской, поднял ее ко мне, я сделал шаг навстречу, представился, сказал по какому поводу.
- Что, что? - оскорблено переспросила она.
- Таня, не надо, успокойся, - раздался рядом голо, с и я обнаружил рядом с ней невысокую молоденькую женщину.
Мы получили письмо от родственников вашего бывшего мужа, - пояснил я.
- Ах вот что! Видно, они совсем с ума посходили!
- Таня! - раздался рядом умоляющий голос.
- Опять обвинять пришли? Хватит с меня суда, милиции, ОБХСС, прокуратуры. Нас развели и все, вам этого недостаточно?
- Танюша, успокойся.
- Но они пишут, что вы после развода незаконно вывозите вещи...
- Ах, вывожу вещи! А вы знаете, что я ушла от него, едва прикрыв наготу, это вы знаете? - В голосе Татьяны прозвучали слезы. Кто-то из проходящих мимо оглянулся на нас, возможно, принимая ее за разгневанную клиентку, которой незадачливый закройщик зарезал платье. Маленькая женщина, бросив на меня укоризненный взгляд, встала между нами.
После такой атаки я несколько растерялся. Но еще больше меня смутило другое - те самые глаза Татьяны, которые должны были с холодной расчетливостью следить за реакцией собеседника. Да, в них был ум, но было и страдание, боль. Родственники оказались правы в другом - она была красива. '
Говорить со мной на заданную тему Татьяна отказалась:
- Что же мне сейчас, работу бросать? Меня дела ждут, заказчики, девочки. - И она посмотрела на меня с нескрываемой досадой.
- Мне нужно минут пятнадцать, - сказал я.
- Нет, - покачала она головой, - раз уж вас прислали, то извольте выслушать. Я вам все расскажу. Только нам понадобится гораздо больше времени.

Через час мне позвонили из Дома мод. Женский голос представился: "Главный инженер Дома мод Зоя Николаевна Полетаева".
- Такая уважаемая газета, а интересуетесь какой-то, простите меня, обыкновенной житейской склокой. Ну что такого, что Таня развелась с мужем? Таких разводов миллион.
Я сказал ей о состоянии Петра и о письме.
- Да знаю я его прекрасно, - перебила меня Зоя Николаевна. - Он же хроник. Сегодня хуже, завтра лучше. Знаю я их обоих. Только наш Дом открылся, как они к нам пришли. И поженились… Как тогда девочки отговаривали ее: «Что ты делаешь, он же тебе не пара!» Мелкий непорядочный человек, спекулирующий на своих болезнях. Когда его бросила первая жена, он обивал все пороги, грязь на нее лил, кляузы строчил. Тоже, по моему, в газету. Разве это по-мужски? А Таня - молодая, красивая, лучший наш работник. Да он ее на голову ниже. Вот уж не повезло нашей Тане - на нее тогда как помрачение нашло.

В седьмом часу вечера Татьяна вышла из стеклянный дверей Дома мод. Лицо ее чуть потемнело от усталости, она едва кивнула мне. Я хотел пригласить ее в корпункт, но она отрезала:
- Я буду разговаривать только у себя дома.
Мы вошли в метро, эскалатор повез вниз. Татьяна стояла на две ступеньки выше, глядя в сторону.
- Вы не были на французской выставке в Эрмитаже? - спросил я. Это была довольно неуклюжая вылазка. Ее духовный мир или (если верить письму) полное его отсутствие - вот что меня занимало.
- Спросите что-нибудь полегче, - осадила она меня и после паузы, словно извиняясь за резкость, добавила: - После работы я пятнадцать минут должна помолчать.
Пятнадцать минут ушли на метро. Мы поднялись на площади и пересекли ее, направляясь к автобусной остановке. В этот пиковый час возле нее переминалась с ноги на ногу и на глазах прибывала наэлектризованная толпа. Я отметил про себя, что нам ехать в сторону, где живет Петр.
- Что, будем ждать? - спросил я.- Может, на такси?
- У меня нет денег.
Вместо ответа я пошел к стоянке такси.
- Нам куда? - спросил я, когда мы сели. Она назвала водителю адрес. Это был адрес Петра.
Водитель газанул и машина полетела к мосту.
- Зачем мы туда едем? - спросил я.
- А куда же еще? У меня нет для вас другой квартиры.
- Там сейчас никого нет.
- Вот и прекрасно. Поможете мне взломать дверь.
Было душно, за Невой, за белыми корпусами новостроек плотно стояли налитые грозой облака. В этот момент я пожалел, что взялся за эту историю.

- Где-то тут пункт дружины, - сказала Татьяна, выйдя из машины.
- На «опорном» , как их называют, пункте ДНД (добровольной народной дружины) за столом сидел дежурный, мужчина средних лет в светло-коричневом пиджаке, с повязкой на рукаве.
- Мне нужно попасть к себе домой, - встала перед ним Татьяна. Она назвала адрес. - Я разведена с мужем, но здесь пропи сана. Ключей нет, так как муж, бывший, поменял замок.- Все это она произнесла будничным голосом, с некоторым внутренним усилием.
- Позовите технического смотрителя, пригласите участкового, составьте акт на взлом двери, - и бровью не повел дежурный, словно соревнуясь с Татьяной в будничности.
- Подождите, - выступил я вперед и представился. - Ведь можно позвонить его родственникам. У них есть ключи.
- Я звонить не буду, - заявила Татьяна.
Я позвонил сам, благо телефон стоял на столе. Трубку взяла Анфиса. Я обрисовал ей ситуацию.
- Но у меня нет ключей, - заволновалась она и заговорила быстро-быстро. - Ключи у Арсения. А он уехал на машине к брату в Эстонию. Будет в понедельник. Что же это такое, а? Неужели она не может подождать до понедельника.
- Боюсь, что нет, - сказал я - закон на ее стороне.
-Я сейчас позвоню Зинаиде, жене Арсения, - сказала Анфиса.- Ключ только у нее... Что же это такое?
На второй мой звонок она ответила:
- Сейчас мы приедем.
- Что ж, подождем, - усмехнулась Татьяна, и мы вышли. Во дворе дома, в котором она и Петр еще недавно жили вместе, играли дети. Мы сели на скамейку. Разговор не клеился. Я достал два письма, не выпуская их из рук, стал спрашивать. Татьяна каждый раз гневно взглядывала на меня, словно это я был главным обвинителем.
-Вот здесь написано, что в феврале этого года, пока Петр был в больнице, вы взломали дверь, похитили отрез вельвета и пятьсот рублей из трюмо.
- И вы этому верите?
Я молчу.
-А вам не показалось, что это по крайней мере странно - ложиться в больницу и оставлять на виду такую сумму. Вы не задавали себе вопрос, откуда у него, инвалида с пенсией 33 рубля минус алименты, такие деньги? А что прокуратура ему ответила, вы знаете?
Я молча достаю этот ответ, напечатанный на бланке прокуратуры Невского района г. Ленинграда. "Ваша жалоба на якобы противозаконные действия Вашей бывшей жены прокуратурой Невского района проверена. Ваша бывшая жена наравне с Вами имеет право проживать по адресу... Устанавливая новые замки, Вы в нарушение закона препятствуете ей проживать по месту прописки, чем создаете конфликтные ситуации. В части вещей и денег, принадлежащих Вам, которые якобы жена взяла, Вы знаете только со слов родственников. Сами же в этом не убедились, она же указанные обстоятельства отрицает..."
- Но кто-то взял деньги? - спрашиваю я.
- А были ли они?
- Выходит, это утка?
- Вам поручили, вот и разбирайтесь.
- В письме родные Петра жалуются: "Участковый инспектор нам заявил, что кражу совершил Арсений" и далее: Мы всё туда только носим, но не выносим».
На это Татьяна только саркастически усмехнулась, подняла голову и сказала:
- А вот и они.
Навстречу нам с дерматиновой хозяйской сумкой спешила далеко не молодая женщина. У нее было лицо человека, который знает, что его ждет большая неприятность. Это была Зинаида. Не успели мы сделать к ней и пяти шагов, как рядом затормозила "волга" с шашечками такси, и из передней двери выскочила еще одна женщина в кожаной куртке поверх цветного летнего платья - Анфиса.
Здесь я вынужден опустить несколько абзацев. Скажу только, что авторитет газеты, которому апеллировала Анфиса, никак не отразился на лексике, адресованной Татьяне. Представителю газеты пришлось вмешаться, взъерошенная Татьяна отскочила в сторону, бросив издали:
- Я считаю ниже своего достоинства разговаривать с тобой".
- Как она смеет требовать ключи, воровка! – схватив меня за локоть, кричала Анфиса. - Нет у нас ключей! Если Петр узнает, что она опять явилась, он умрет!
-Тогда надо идти к участковому, сказал я. - Дело в том, что Татьяна имеет право взломать дверь.
- Я уже вижу, что Татьяна успела вас очаровать, - сказала Анфиса.
Что происходило дальше в комнате старшего участкового инспектора В. Г.Тришкина, трудно назвать разговором. Молчала только Татьяна, затем вовсе вышла, но просторнее в комнате не стало. Участковых было даже два - старший и младший.
- Прокуратура вам ответила, что вы сами создаете конфликт, - терпеливо и, видно, не в первый раз объяснял Тришкин. – Раз человек прописан, она имеет право входить в квартиру.
- А если она тащит?
- Ваша жалоба не подтвердилась. Но если Вам так кажется, увезите все ценности, а менять замок не имеете права. Эта площадь принадлежит им обоим, а не только вашему брату. Она тоже имеет право здесь жить.
- Да пожалуйста, - горячится Анфиса, - разве мы против? Мы как раз за то, чтобы они жили вместе.
- Но они разведены, суд их развел, - не выдерживает младший инспектор Ю. Л. Павлов. - И вообще вы не имеете право держать ключи. Это их дело, а не ваше. Вы тут ни при чем.
- А если, - кричит Анфиса, - на грудного ребенка едет танк, разве вы не броситесь на помощь? Петя для меня как ребенок. Я сама вот этими руками его нянчила.
-Тогда пусть пока он поживет у вас, - говорю я.
- Как? - оторопело смотрит на меня Анфиса. - Он же туберкулезный больной. Ему нужно отдельно готовить. ему нужен особый уход, он же встает по ночам… А у нас семья, дети…

Я проводил Анфису и Зинаиду до проспекта. Татьяна шла следом, поодаль.
- Ну Анфиса, - тихо, как заклятье, произнесла Зинаида, - я отдам, только меня в это больше не путайте, к вашим делам я не хочу иметь отношения.
Я понял, что ключи у нее были с собой.

- Зачем вы устроили эту комедию? - спросил я Татьяну, когда мы остались одни.
- Затем, чтобы вы посмотрели.
- Спасибо, я посмотрел. Кстати, у них были с собой ключи.
- Я знала. Неужели вы думаете, что я рвусь в эту квартиру. Мне противно даже мимо проходить.
- А сломанный замок?
- Только один раз…. Дружинники перестарались. Хотя за это время уже пять замков поменялось.
- И все-таки зачем было ломать?
- Затем, что есть такой закон: если человек без уважительной причины не живет по указанному адресу шесть месяцев и есть свидетели - его могут лишить этой жилплощади.
- Но суд разделил ваш пай.
- Но не жилплощадь. Время от времени я обязана напоминать о себе. Участковый сказал – вы должны там ночевать.
- Значит, меняя замки, они собирались лишить вас жилья?
- Вам виднее...
- Где же вы живете?
- Снимаю...
Гроза так и не разразилась. Вечер выдался солнечный, с чистым прохладным ветром.

***
И все же концы с концами не сходились. Письма Татьяны к Петру, они были передо мной:
"Любимый мой, мой самый родной, самый дорогой человек. Таких людей, как ты, наверно, нет на белом свете - с таким огромным добрым и нежным сердцем. Любимый мой, ты будешь здоров, вот увидишь, все будет хорошо".
"Теперь... знаю, что если бы мне сказали - ты умрешь сейчас же, а он будет здоров, я, не задумываясь ни на секунду, отдала бы жизнь..."
Это было написано в феврале 1970 года, еще до замужества, а в ноябре 1980-го на суде Татьяна скажет: "Я не знала тогда, что он инвалид".

- Да, это так, - кивает Татьяна, когда мы встречаемся в следующий раз в центре города, на Марсовом поле, на скамейке в тени уже отцветшей сирени ... - Что у него какая-то инвалидность, я узнала позднее, но не придавала значения.. А что такое туберкулез я узнала только на пятом году нашей совместной жизни. До этого он несколько раз лежал в больнице, но говорил, что лечат ему сердце, а заодно и легкие проверяют. Говорил: "У меня цирроз". Я в этой терминологии не разбиралась. Еще когда мы не были женаты, объяснял, что у него легкое не продуто, и потому лучше его вырезать. Я поддерживала. А помню, в 1975 году увидела на больничных дверях это жуткое слово "туберкулез"- как обухом по голове."Петя, - спрашиваю, - у тебя что, туберкулез?" Во время развода я выяснила, что он был инвалидом с 1965 года.
- Зачем вам понадобилось это выяснять?
- Он подал в суд иск о взыскании с меня алиментов за то, что я якобы довела его до инвалидности. И справку принес, что он инвалид с 1980 года. Когда из тубдиспансера пришел ответ на запрос суда, он отказался от своего иска. А мне судья сказала: "Раз он был инвалидом до брака, вы вправе требовать, чтобы брак был признан недействительным."
- Но вы ведь любили его! - не выдерживаю я.
- Нет, - качает она головой.
- Таня, -говорю я, глядя ей прямо в глаза. - У меня ваши письма к Петру. По долгу службы я их прочел... Вы любили его, а потом, видимо, разлюбили. Никто вас за это не винит.
Глаза ее темнеют:
-Я никогда его не любила. Я хотела ему помочь. Он был такой больной, несчастный, обиженный людьми, природой. Я сказала себе: "Я сделаю из него человека, я посвящу ему свою жизнь".
Мы молчим. У травяного спуска к каналу, за которым еще густо и свежо зеленеет Михайловский сад, мальчишка вскидывает удочку. В воздухе серебристо трепещет рыбешка, и он долго не может ухватить ее.
- Я любила другого человека, - слышу я голос Татьяны. Она называет известную в свое время в большом спорте фамилию... - Я тоже греблей занималась - была в сборной города. Он был высокий сильный. Когда мы рядом шли, на нас все оглядывались. Он был старше меня, имел успех у женщин, а я, я еще девчонкой была... Короче, однажды я его оттолкнула. Он удивился, он к этому не привык. А потом я не могла подойти к нему, хотя при виде его чуть не теряла сознание. И он не подошел.. Это была несчастливая любовь...
Тогда что-то, наверно, и сломалось во мне. Я сказала себе: раз уж мне не судьба любить самой, я посвящу свою жизнь человеку, который полюбит меня. Таким человеком стал Петр. Жена с ним развелась, но дочка его тогда болела, и он с ними продолжал жить. Жалкий, какой-то всегда грязный, худой. На работе просиживал около меня. Я подумала: "Господи, почему существует такая несправедливость?"
Петра на работе не любили, меня отговаривали, ругали, мои родные даже отказывались от меня, но я настояла на своем. Я тогда думала, что совершаю подвиг. Я думала, что буду жить с ним до конца. Когда стало очень тяжело, я сказала себе - буду жить, пока смогу. Только когда стало невыносимо, я решила уйти.
- Но Петр, Петр был счастлив с вами. Он сам об этом пишет. Это же целых десять дет! Неужели вам никогда не было с ним хорошо?
- Нет, - говорит она, и я вспоминаю слайды, ее нигде не улыбающееся лицо. - Особенно стало тяжело, когда он принес справку, что не может иметь детей. Это был страшный удар. Я безумно хотела ребенка. Вот тогда и появилась идея машины. Теперь я думаю, что Петр машиной хотел удержать меня. Но разве можно удержать куском железа. И все-таки машина - это... Вы не автолюбитель? О, сидеть за рулем - это все! Я даже разговаривала с машиной, когда ехала. В первый год я наездила тридцать тысяч. Спросите у автолюбителей, много это иди мало...
А потом начались кошмарные дни: машина - это вторая работа.
Петру нельзя было сказать нет. Малейший знак неудовольствия нежелания приводил его в бешенство. Я его силком тащила на курсы водителей - он отказался, говоря, что у него не останется времени шить. Но ездить ему нравилось. Я жаловалась, что не досыпаю - машина, обслуживание, все на мне...
- И все-таки почему вы решили уйти?
- Почему? Потому что все потеряло смысл. Хотя, наверно, с самого начала смысла не было. Я ведь жила до брака совсем в другом мире. И вот как будто с небес ты свалился в яму. Помню первый его приступ ревности, только мы поженились. В обеденный перерыв в столовой ко мне подсел один из наших сотрудников... Сначала я даже не поняла, в чем дело, думала, Петр шутит. "Ты мне не веришь? - спросила его. - Я к этому не привыкла". Кончилось тем, что я швырнула обручальное кольцо. Он облазил всю лестницу, но так и не нашел. Когда он затевал ссоры, я молчала, сцепив зубы. Приказывала себе: "Не смей отвечать!"
Мое несчастье, моя вина в том, что, столкнувшись с ним, я уступила, приняла его мир. Он жил без книг, без друзей, у него была одна страсть - заработать. Сначала я пыталась его куда-то вытащить, покупала билеты в театр, в филармонию, но не помню случая, чтобы мне это удалось. Когда наступало время выходить, он говорил, что плохо себя почувствовал и укладывался в постель. Причина? Вдруг без него придут заказчики и он не заработает лишние 15 - 20 рублей. "Немного пошить" и "чуть-чуть полежать" - это его любимые выражения. Одну меня никуда не отпускал. Он умел быть добрым, ласковым, но часто срывался в гнев и злость. Упрекал меня во всем. Никогда не мог принять определенного решения - от него нельзя было добиться: да или нет.
Его почему-то боялись собаки, он их тоже не любил, мог ударить... Я понимала, что он болен, уступала... Чувствовала себя нянькой, ухаживающей за капризным, больным ребенком, а мне так хотелось быть женой!

Татьяна смотрит перед собой, будто что-то вспоминая, губы ее складываются в ироническую усмешку.
- Потом эти его заказчицы...Он ведь шьет в основном женские брюки. Несколько раз я приходила, мягко говоря, не вовремя... Нет, я не ревновала. Что ревновать? Если б любила, я бы этого не потерпела. Был бы поток страстей. Сама ему говорила: "Господи, хоть бы ты женщину себе нашел". Он ведь, как многие туберкулезники, зациклен на этом... И все тишком... Потому и мне не доверял... Словчить, урвать - это его стиль. Нет, он не подлец - он просто подленький. Подленький и трусливый. На кухне у него бар с иностранными бутылками. Вот он нальет в такую бутылку этой, как ее, "бормотухи" и говорит гостям: "Португальский портвейн". Когда я подала заявление на развод, он мне предъявил счет: оказывается все эти десять лет он подсчитывал наши заработки отдельно - мой и свой. Это у него от родственников. Каждый из них держит тайком собственную сберегательную книжку на черный день. Когда я от него ушла, он мне сказал: "Ты меня лишила красивой жизни".

***
В письмах Петра и его родственников - много о машинах. Однако факты, в их изложении противоречат друг другу. Родственники пишут, что за первую машину, купленную на имя Анфисы, всю сумму в шесть тысяч рублей выложили родители. Через четыре с половиной года первый автомобиль продан. Деньги от перепродажи и все семейные сбережения Петра и Татьяны заплачены за вторую машину, купленную на имя отчима Татьяны, инвалида Отечественной войны. У Петра о первой машине ни слова, а о второй читаем:"Родители мои мне как больному сыну дали деньги в сумме 3500 рублей, которые совместно с нашими деньгами были вложены в покупку автомашины".
Татьяна же мне сказала:
- Никаких родительских денег не было, как и подарков, от которых я "прыгала на диван". Деньги заработали мы сами. По крайней мере, я никогда не видела и не слышала, что Петру передают "крупные суммы денег". На машину мы работали несколько лет. Шили. В выходные дни шили вместе. В рабочие я помогала ему по вечерам. Машину мы купили на имя Анфисы, так как у ее подошла очередь. Мы влезли в долги, но через год рассчитались. Эта машина стала причиной первого конфликта между мной и Анфисой. Однажды она попросила, чтобы я отвезла ее с ее дружком в деревню к родителям. Я отказалась, а Петру объяснила, что могу повезти ее только с ее мужем и ребенком. Она это запомнила, и когда мы вернулись с юга, потребовала, чтобы машину пригнали к ее дому - ведь юридически это была ее собственность.
Много было всего, что и вспоминать не хочется, только здоровье Петра была действительно тогда подорвано. Я тогда тоже слегла на месяц с сердцем. Не знаю, что было бы, если бы не вмешалась их мать. Короче, только под давлением Анфиса согласилась переоформить машину на меня. Почему на меня? Это желание Петра. Официально он уже не работал - стало быть, откуда машина?. Объяснял же мне тем, что с ним может "что-нибудь случиться". Анфиса все время намекала на благодарность и мы ей отдали все, что у нас тогда было - четыреста рублей...

***
За десять последних лет Петр официально проработал немного. В семьдесят седьмом- семьдесят восьмом годах, когда ему дали третью трудоспособную группу инвалидности был сторожем на заводском стадионе, хотя в лечебной карте записано, что у него "работа по специальности". А инвалидность второй группы с правом работы на дому давала ему большие возможности - несоизмеримо больший доход, чем работа в ателье. В Доме мод на Петроградской, где многие его помнят и знают, он оставил по себе недобрую память скверного человека и никудышного работника. Но для себя он был прекрасным портным. Одно неудобство, одна постоянная сосущая тревога - что информация о его обширной частной практике станет достоянием соответствующих органов. Тогда налоги, штрафы и бог знает что еще... Свои доходы он записывает на клочках бумаги: вместо названия месяца - заглавная буква с точкой, под ней цифра. Читаю: 280, 180, 175, 325, 475. Самый скромный доход в сентябре-ноябре, когда шел бракоразводный процесс, начавшийся еще в июне, но отложенный за пребыванием ответчика в больнице. Как видим, Петр быстро обрел нужную форму.
Как это ни тягостно, я вынужден процитировать еще один документ, письмо его матери, написанное накануне последнего судебного заседания. Уже был иск о взыскании алиментов с Татьяны и отказ от него, уже известна история болезни Петра, известно многое...Что же пишет мать своим детям? Она обеспокоена показаниями Татьяны, тревожится за сына, советует: "...А то написать в газету, чтоб Петины пациенты, кому шил, собрались и сказали, что он нам шил, и он скажет, что шил и попросит эти деньги чтобы взяли в Фонд мира. Может быть, ему ничего не будет, а ее обличат во лжи."
В конце письма она снова возвращается к доходам Петра:
"А если хочешь доказать, только так что шил и чтоб явились те, кому шил - и мы дарили и продуктами давали. Но это наверно невозможно..."
Суд не стал интересоваться источниками доходов. Суд развел.
Но, как явствует из дальнейшего, дети вняли совету матери.

( продолжение следует)