***
С Петром я встретился только спустя месяц, когда он вышел из больницы. За это время в газету пришло коллективное письмо из Дома моделей с двадцатью четырьмя подписями, среди них - секретаря парткома. Коллеги и товарищи Татьяны требовали положить конец травле со стороны Петра и его родни ударника коммунистического труда, лучшего - по итогам конкурса 1981года - закройщика города. Не дремала и другая сторона. В один из дней в редакцию газеты позвонила Зинаида и, не скрывая торжества, заявила , что Татьяна на непонятно откуда взявшиеся деньги купила новую машину, и что в Доме моделей сей факт подтвердили. Как и многое другое, это оказалось очередной "уткой"
"Единожды солгавши, кто тебе поверит?"
Появился и еще один, увы, далеко не последний "документ" -письмо в газету Катерины, первой жены Петра. При встрече она мне скажет:
- Вообще-то с Татьяной мы встречались только однажды". Однако в письме черным по белому написано: "Много слез я пролила за эти годы от нее". Только за неимением места я не могу привести его целиком. А жаль.
Подтвердилось то, о чем говорили мне в Доме моделей. Когда от Петра ушла Катерина, он вел себя так же, как и теперь, только газета была другой - ленинградская "Смена". Я говорил с корреспондентом В.М.Недошивиным, который занимался тогда этой историей. Теперь он сотрудник "Комсомольской правды", но Петра помнит: "Был страшно настырный. Принес кипу справок о своих болезнях, размахивал ими, требовал, чтобы газета наказала его жену. Он мне очень не понравился, материал я писать не стал. "
Хочу ли я сказать, что Петр не достоин жалости, участия, сострадания наконец? Нет. Несмотря на то, что я теперь знал про него, идя на встречу, мне его было очень жаль. Жаль за то, что его так воспитали, за то, что тяжелый недуг не возвысил его душу, а стал поводом для шантажа и самой низкой спекуляции... Жалко мне было его и по тем письмам, которые он писал Татьяне, когда она ушла. Смятение, слезы, неподдельная душевная боль - все это есть в неуклюжих полуграмотных строчках. Как много значила для него Татьяна и как страшно ему было потерять ее! Он, видно, и в самом деле не понимал причины ее ухода - судорожно ищет эту причину, обвиняет Татьяну, ее родственников, но нигде, ни в одной строчке письма не пытается оглянуться на самого себя.

Дверь мне открыл сам Петр. Он оказался примерно таким, каким я видел его на слайдах, разве что неожиданно маленького роста - на полголовы ниже Татьяны.
- Извините, я простужен, - сказал он и закашлялся.
Это было трудно назвать кашлем - будто в груди отозвался сиплый орган.
- Легкое нужно вырезать, - сказал он. - Но сердце не позволяет.
Мы прошли в комнату и не успел я сесть, как Петр взял со стола медицинскую карту и протянул мне. Я машинально глянул в нее.
- А вот мое легкое, - сказал он.
Я поднял голову - он держал перед собой большой рентгеновский снимок. Правая его сторона была как бы засвечена.
Петр был не один.
- Извините, тут ко мне пришла Катерина с дочкой, но ничего, они посидят на кухне.
Была в нем этакая свойственная людям из сферы обслуживания профессиональная уверенность, достоинство метра, от которого зависишь ты, заказчик, проситель, клиент...Он мне не показался "бугаем", как назвали его в Доме моделей, - двигался, откинув плечи, легко, с небрежным полуобаянием, из черной, заправленной в брюки рубашки выпирал животик. Щегольские модные усики, короткая шея. Похоже, годы рядом с Татьяной не прошли для него даром. "Жалкий, какой-то всегда грязный, худой" - нет, теперь это было не про Петра.
Только по землистому цвету тяжеловатого лица можно было догадаться, что он болен.
Говорим о Татьяне. Слушаю, как он любил ее и сейчас любит, и как жестоко она с ним поступила.
- Кажется, вашу дочь тоже зовут Таней? - некстати вспоминаю я.
- Обязательно, - кивает Петр. - Назвал в честь своей любимой жены. - Вдруг он застывает, осознавая сказанное, на лице появляется растерянная мальчишеская улыбка:
- Фу ты... Что это я говорю? Чепуху какую-то? Совсем запутался.
Я предлагаю ему почитать письмо коллектива Дома моделей.
- Зачем?! - резко отворачивается Петр и начинает возбужденно ходить по комнате. - Зачем мне это читать? Меня это не интересует... Если вы верите тому, что там написано, пожалуйста...
Он засовывает руки в карманы брюк и оскорблено поднимает плечи:
- Пожалуйста...
Долго и возмущенно рассказывает о продаже отчимом Татьяны второй машины "по ценам черного рынка".
-Вы же вместе с ним продавали, - говорю я.
- Но я сидел в машине. а он с покупателями зашел в дом. Мы заявляли в ОБХСС*, но это знаете, как у них делается - все шито-крыто...
Ему не дает покоя подозрение, что машина продана дороже, а он получил лишь половину комиссионной стоимости - 3500 рулей
- Давайте поговорим о первой машине? - предлагаю я.
- Давайте, - кивает он и готовно подвигается навстречу вместе со стулом.
- Вот показания Татьяны, - говорю я и читаю, как копили они на машину, работая даже по выходным, как заняли недостающие две с половиной тысячи и отдали их через год,
- Правильно, - кивает он. - все верно. - Он. видимо, подзабыл, что написано в письме его родственников. Что поделать - у лжи короткая память.
Доходим до того, как Татьяна отказалась везти Анфису с дружком, и что за этим последовало.
- Было? - спрашиваю.
- Никогда! - торжественно отвечает он. - Вот этого никогда. Хотя гладко придумано. Наверно, адвокат ей помогала. Она же нанимала на суд адвоката за пятьсот рублей.
- Вы уверены, что это столько стоит?
Вопрос этот его не смущает.
Далее я читаю, как Татьяна с Петром "отблагодарили" Анфису за машину суммой в 400 рублей.
- Да, Анфиса взяла деньги, - говорит он с некоторым замешательством и поспешно добавляет: - Но потом вернула. Тайком от мужа.
Недовольно вскакивает:
- Да что это мы все о машине говорим?!
Теперь говорим о шитье.
- И сколько получается в месяц? - спрашиваю.
- Двести, - говорит он. Смотрит лукаво на меня. - А я и не скрываю. У меня и сейчас халтура лежит. Показать?
- В письме Ваших родственников говорится, что за показания вашей первой жены Катерины на суде в пользу Татьяны адвокат ей обещала, цитирую, "хороший ковер и хорошую хрустальную люстру"...
- Обязательно, - кивает Петр. - Да вот Катерина сама может подтвердить, я ее позову.
- Пока не надо, - говорю я. - Это не многовато? - ковер и люстру. Это ведь тыща - полторы.... А показания не понадобились. Как-то нелепо, согласны?
- Согласен - опять улыбается лукавой мальчишеской улыбкой Петр, будто мы оба вывели на чистую воду кого-то третьего.
-А недавнее письмо Катерины в "Литературку". В чем его смысл?
- Про письмо ничего не знаю... Да вот она... да вы спросите ее саму, - рвется он позвать Катерину.
- А вы тоже хороши. Подали иск о выплате Татьяной вам алиментов.
На лице Петра появляется заговорщицкая улыбка:
- А это мой адвокат мне посоветовал:"Давай, - говорит, -хоть здесь ее ущучим".
- Вы знаете, что есть решение Невского райисполкома о выделении вам отдельной квартиры из туберкулезного фонда.
- Знаю, - говорит он. -Только я туда не поеду. Тут я заболею, все под рукой - поликлиника, диспансер.
-Да врет он, - слышу я голос заведующей 14 тубдиспансером Д.Ф. Солодовниковой, хотя Петр его естественно не слышит. - Он не хочет отсюда выезжать, потому что здесь вся его клиентура, богатейшая частная практика. И не одинок он, между прочим... Есть у нас данные...
Разговор снова заходит о Татьяне - как она вернулась и как снова ушла. Петру трудно говорить, голос его дрожит, прерывается, слезы слышны в нем.
- Вот... не могу ... - выдавливает он, борясь с рыданием, и поворачивает ко мне свое мокрое лицо, - Люблю до сих пор. До сих пор...
Наш разговор прерывает девочка-подросток, его дочь:
- Папа, уже поздно. мы с мамой пойдем, - приоткрывая дверь, говорит она.
- Мне кажется, Катерина хотела бы к вам вернуться, - говорю я.
- Хотела бы, - запросто соглашается он, - но я не хочу.
- Вы вроде бы тоже на нее в газету писали?
- Я хотел, чтобы нам помогли разделить жилплощадь.
- А мне известно ,что вы требовали ее наказать.
Секунду Петр неподвижен...
- Требовал! - затем бурно соглашается он. - Обязательно требовал! Потому что она повела себя подло, недостойно. Я и при ней повторю, - вскакивает он со стула, чтобы позвать Катерину.
Похоже, ему трудно говорить со мной.
- Не надо, - удерживаю я его, - не хочу вас ссорить
В дверях снова появляется дочь, за ней Катерина.
- Ну мы пойдем, Петя? - говорит она, вопросительно глядя на меня.
- Подожди, тут товарищ корреспондент хочет с тобой поговорить, - И добавляет: - Успеете на такси. Я деньги дам.
Разговор с Катериной мало прибавил к тому, что я знал. Но одно мне запомнилось - как она подошла к нему, материнским покровительственным жестом провела рукой по его макушке и иронически усмехнулась:
- Не плачь, Петя, найдем мы тебе женщину.
И все-таки Петр болен, и у мёня не поднимается рука написать его настоящее имя, а значит и назвать его родственников. Все остальные имена и факты, кроме имени и фамилии "Татьяны", подлинные.

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ.
Этот материал мне заказала "Литературная газета" в лице заведующего корпунктом Литературки в Ленинграде довольно известного в городе литератора и поэта Ильи Фонякова, к тому же мастера сочинять палиндромы, то есть фразы, читающиеся одинаково как сначала, так и с конца. Передавая мне все поступившие к ним документы по этому делу плюс предварительное заключение корреспондентки отдела писем, приезжавшей в город и встречавшейся с Петром и Татьяной, Илья сказал: "Да, поучительная история, знаковая для нашего времени. Я бы так и начал: "Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое.". Это Илья, обладающий прекрасной памятью, цитировал начало рассказа Франца Кафки "Превращение" Он, естественно, имел в виду Татьяну, которая, как следовало из заключения корреспондентки отдела писем, представляла собой воплощение эгоизма, жестокости и корысти, а Петр был невинной жертвой, агнцем на заклании. На встрече с корреспонденткой Татьяна "вела себя нагло, от всего отнекивалась и произвела тяжелое впечатление", тогда как Петр показался во всех отношениях достойным человеком, заслуживающим того, чтобы Литературка встала на его защиту.
Это было время модных моральных посылов в общество типа "не убий, не укради, не пожелай..". и, главное, они, подобные посылы, были востребованы. Незадача с построением к восьмидесятому году материальной базы коммунизма не отменила другой задачи - воспитание "человека нового общества". Обществу же нравилось, когда государственные (других не было) СМИ выступают на защиту слабых, униженных и оскорбленных.
Можете себе представить, как вытянулось лицо у уважаемого мной Ильи Олеговича, здравствующего и поныне, когда я принес в корпункт свое расследование.
-Этого не может быть, - прочтя, сказал он.
- Но это так, - сказал я. - Или поручайте кому-то другому.
Не сразу, но в конце концов Илья поверил мне, ибо факты упрямая вещь, и чем больше родственники Петра, уже после моей встречи с ними, пытались обработать "общественное мнение" ( за это время в Литературку пришло даже коллективное письмо жителей деревни, где проживали родители Петра плюс отменная служебная характеристика Петра в бытность его сторожем заводского стадиона...)
Почесав затылок и сделав для контроля несколько звонков, Илья принял мою версию, и материал ушел в Москву.
Однако ему не суждено было увидеть свет. Сначала в Литературке долго и ревниво проверяли каждый изложенный мной факт, ведь я позволил себе не согласиться с позицией газеты, затем заявили, что материал слишком велик и его нужно вдвое сократить, что я и сделал, скрепя сердце. Потом понадобились еще сокращения... Уж не знаю, что там от него осталось, но в окончательном виде моя "Жалость" оказалось не нужна, что меня не очень огорчило, так как я знал главное - наша взяла...
1981,2010, Ленинград - Санкт-Петербург