У северного основания Курской дуги немцы вклинились в занимаемый нами передний край обороны, создав выступ шириной до 200 метров. Поскольку этот выступ или клин давал немцам возможность в какой-то мере просматривать и прослушивать нашу оборону, в штабе Центрального фронта и в штабе 13-й армии было принято решение выбить их из насиженного места и тем самым привести линию обороны в надлежащий вид. Было известно, что немцы удерживают этот клин силами смертников. Последние умело использовали то обстоятельство, что осью клина является полотно железной дороги, проходящей по высокой насыпи, и с её помощью создали по сути неприступную оборону. Они вырыли в железнодорожной насыпи многочисленные, так называемые, лисьи норы и надёжно укрывались в них при артобстрелах и авиабомбёжках.
Очевидно, учтя всё сказанное выше, командование решило:
1. Ударить по насыпи сразу с обеих сторон, справа и слева, ротой штрафников;
2. Перед атакой провести мощную артподготовку с задачей по возможности полностью уничтожить противника;
3. Захваченную ротой штрафников территорию прикрыть противопехотными и противотанковыми минными полями с запада, т.е. с направления возможных танковых и пехотных контратак немцев
Задача по минированию в данной операции была возложена на два батальона из числа входящих в оперативную группу 1-й гвардейской ОИБСН. Как ни занят я был в то время основной своей задачей - усилением переднего края в полосе обороны, занимаемой 13-й армии генерала Пухова, и подготовкой действий подвижных отрядов заграждений, не было дня, чтобы наша опергруппа не готовилась к предстоящей операции, которую мы называли «Клин». Задолго до дня операции один батальон минёров слева, а другой справа от железнодорожного полотна и железнодорожной будки каждую ночь выводили свои подразделения на передний край обороны. Здесь минёры вместе с пехотинцами «удлиняли усы» от наших окопов в сторону противника, и не только запасали в них мины, но даже понемногу устанавливали минные поля, стремясь облегчить себе работу в ходе самой предстоящей операции.
Я заранее решил, что во время операции буду находиться с батальоном Ванякина, действующим на северном конце основания немецкого клина, а чтобы вместе с комбатом и другими офицерами не погибнуть при артобстреле со стороны противника, распорядился создать для нас более или менее надёжное убежище.
Получив добро от Иоффе и командира корпуса Лазько, я вместе с командирами батальонов пошел знакомиться с командованием роты штрафников и самими штрафниками. Штрафная рота по количеству личного состава оказалась значительно больше, чем стрелковый батальон того времени, а по качеству бойцов превзошла все мои ожидания. По первому впечатлению штрафниками являлись сильные и смелые солдаты с большим боевым опытом и знаниями. Из разговоров с ними и с командованием роты я выяснил, что преобладающая часть её состава проштрафилась из-за излишней любви к женскому полу и связанными с этим самовольными отлучками. Спецификой наступательного боя силами штрафников являлось то, что офицеры всегда находятся не впереди возглавляемых ими подразделений, а позади.
Начало операции было назначено на поздний вечер в один из последних дней июня. Когда солнце опустилось к горизонту, я и Ванякин, оставив нашу легковую автомашину в лесозащитной еловой посадке вблизи железнодорожного пути, направились пешком в сторону переднего края. Ванякин как всегда был одет щёголем. Он был при всех орденах, а их к середине 1943 года он имел заметное количество. Щегольство было в какой-то мере традицией всей бригады, где, как правило, выполнение боевых заданий производилось в касках, в блещущих белизной подворотничках и в начищенной обуви. У Ванякина это ещё обуславливалось влюблённостью во врача батальона, которая то ли то ли в конце, то ли после войны его женой.
Не успели мы пройти и ста метров по направлению к траншее, ведущей к переднему краю обороны, как с удивлением поняли, что немцы начали стрелять в нас из одного или даже нескольких 72-х миллиметровых орудий. Полагая, что это какое-то недоразумение, мы продолжали ещё некоторое время идти вместе и оживлённо разговаривать. Лишь убедившись, что немцы нас действительно «берут в вилку», мы разделились и пошли друг от друга на некотором расстоянии, однако, не таком уж большом, чтобы препятствовать нашему разговору. Разговор шёл о предстоящей операции:
- Надёжная ли будет землянка в передней траншее? – спросил я. На что Ванякин бодро ответил:
- Лучше не может быть. Землянку я лично осмотрел. Она небольшая, но прочная. Кроме двух деревянных накатов над ней, командир штрафной роты обещал уложить ещё три наката из рельсов. Рельсы мы ему вчера надёргали и сдали.
- Тогда порядок. Не сомневаюсь, что немцы на нашу артподготовку ответят ураганным огнем. Артиллерии у них здесь хватает. Могут они добавить огонька и со стороны.
- Не страшно. Землянка гвардейская.
Уверенность в том, что мы попадем в гвардейскую землянку у меня начала исчезать, как только мы спустились в траншею, и я увидел брошенный над ней поперек рельс. Чем дольше мы продвигались по траншее к переднему краю, тем больше мы видели над собой брошенных рельсов. Добравшись до "гвардейской"землянки, мы увидели, что над ней, кроме двух деревянных накатов, кстати, весьма жиденьких, из тонких стволов деревьев, нет ни одного рельса. Оставалось только внутри навести должный порядок, так что к началу операции в ней уместились радист со своей радиостанцией, Ванякин с ординарцем, помпотеха батальона Рабинович и я. Было тесновато, но вполне терпимо.
Наша артиллерийская подготовка продолжалась не менее получаса, в течение которого по железнодорожной насыпи с немцами-смертниками в лисьих норах было выпущено огромное количество снарядов. С нашим последним снарядом штрафники сразу дружно бросились в атаку, но неожиданно были встречены таким пулеметным и автоматным огнем, что, понеся большие потери, вынуждены были залечь. Но удержаться там, где они залегли, тоже не удалось. Немецкая артиллерия, начавшая действовать с момента окончания нашей артподготовки, вынудила тех, кто уцелел, вернутся в недавно покинутые траншеи, ибо выдержать ураганный огонь, при котором снаряды ложились чуть ли не на каждом квадратном метре площади, никто не мог.
От немецкого артобстрела, буквально в первую минуту пострадала и наша землянка. Мы остались живы только потому, что первый снаряд ударил в угол землянки, и снял с неё оба деревянных наката, а последующие снаряды ложились рядом, но в землянку не попадали. Немцы, вылезшие из лисьих нор, видя, что мы в новые атаки не поднимаемся, сами перешли в атаку. Я хорошо слышал их истошные крики: «Vorwärts! Vorwärts!» (Вперед! Вперед! - нем.) Штрафники и минёры, засевшие в траншеях уверенно и надёжно отбили как первую, так и многочисленные последующие контратаки немцев. По радио было получено распоряжение наступательную операцию прекратить, плотно закрепившись на переднем крае. Из-за неудачи штрафников нам не удалось установить ни одной мины. Заслуга минёров сводилась только к тому, что они в качестве стрелков помогли отбить контратаки немцев.
Как действовали минёры в качестве стрелков, Ванякин, Рабинович и я наблюдали непосредственно, так как при каждой контратаке немцев мы и сами залезали с автоматами в переднюю траншею. Во время одной из таких наших вылазок я был изумлён действиями медсестры из роты штрафников. Не обращая внимания на контратаки немцев, она выскакивала из траншеи в нейтральную зону и вытаскивала оттуда раненых. Сильная и ловкая, она каждый раз втаскивала в траншею сразу двух раненых. Те выглядели в её руках как котята в зубах и лапах кошки. Высокая и статная, с правильными чертами лица русской красавицы и хорошими манерами, она заинтересовала меня ещё до операции, когда я увидел её в штабе штрафной роты. На мой вопрос командиру штрафной роты, что делает в роте эта женщина, он ответил, что это она попала в роту штрафников за далеко не нравственное поведение в одной из войсковых частей. Не знаю, правильно ли характеризовалась нравственность этой медсестры, но что касается её смелости в бою, ей мог бы позавидовать любой солдат и офицер.
Невесело возвращались мы с Ванякиным и его ординарцем с этой операции. Идя по узкой траншее в тыл, мы натолкнулись на лежащего в ней раненого. Невозможно было пройти по траншее дальше, не наступив на него. Он и предложил нам это, прося только не наступать ему на левую раненную ногу. Посоветовавшись, мы решили вылезти из траншеи и пройти вдоль неё по тропинке хотя бы небольшой участок. Снаружи было идти намного приятней, так как траншея была неполного профиля и в ней приходилось пробираться согнувшись. По этой причине мы не стали в нее спускаться, несмотря наступающий рассвет и открытую местность. Утомлённые вечерним и ночным, неоднократно возобновлявшимся боем, я и ординарец Ванякина, который был значительно старше меня, стали отставать от комбата, шедшего гоголем впереди нас. Раздавшийся выстрел со стороны немцев заставил Ванякина броситься на землю. Пуля пробила ему околыш фуражки. Это заставило комбата спуститься в траншею и идти дальше уже по ней. Я же с его ординарцем шли поверху, решив, что немецкий снайпер, посчитав нас, идущих с автоматами, за рядовых бойцов, не станет тратить на нас патроны. Мы шли, посмеиваясь над Ванякиным, и благополучно добрались до конца траншеи.
У нашей автомашины мы встретились с только что ставшим командиром корпуса Г. С. Лазько. Григорий Семенович предложил мне вместе с ним поехать в штаб корпуса. Я пересел к нему в машину и по дороге рассказывал ему, как прошла операция. Лазько был очень расстроен неудачами минувшей ночи и загрустил. По дороге он приказал водителю заехать на ДПП (дивизионный продовольственный пункт) и там после рапорта начальника пункта приказал: «Погрузи мне в машину ящик водки». Выполнив приказание, тот спросил Лазько:
- А как мне списать этот ящик водки?».
Не повышая голоса, генерал ответил:
- Ты ... Читать дальше »