|
...А следом год пятьдесят третий
И марта пятое число,
И ленты на Его портрете,
Что мокрым снегом занесло.
Вокруг растерянности ветер,
Что падает – тому пропасть.
Не ограждается от смерти
Неограниченная власть.
Отрывок из моей повести "Отблески"
…Пятого марта в старательную тишину урока, когда по доске шуршал, поскрипывая и осыпаясь, мел, из коридора ворвался топот, распахнулась дверь, и какой-то мальчик, распираемый сознанием собственной значимости, крикнул:
— Варвара Тимофеевна, Сталин умер!
Все повскакали с мест, а учительница, зажав глаза ладонью, молча и быстро вышла из класса. Третьеклассники остались одни, самая примерная девочка-отличница с передней парты уронила голову на руки, а другая девочка сморщила лицо и, оглядываясь на одноклассников, стала громко стучать крышкой от парты, как бы недовольная тем, что еще не заплакала. Он испуганно вскочил вместе со всеми и потом тоже уронил голову на руки, удивляясь своему равнодушию и понимая, что это плохо. Только двоечник Измашкин слонялся между партами, не скрывая, что ему скучно, но и не решаясь дать кому-нибудь подзатыльник.
Но когда про класс наконец вспомнили и всех собрали в холодном вестибюле школы, где было включено радио, и когда он увидел, как плачет их директриса, которую они все боялись, когда услышал знакомый с детства голос Левитана, горестно роняющий слова, и как будто осознал их смысл, он почувствовал, как горло его деревенеет и на глаза навертываются слезы. Он не вытирал их, и ему стало безразлично, смотрят на него или нет.
Занятий больше не было — всех распустили по домам. Странно было так рано возвращаться из школы и не испытывать при этом радости. Дверь открыла мама, ее лицо было бледным и заплаканным. «Как теперь будем жить, сынок?» — сказала она, и тут он впервые понял, что произошло что-то очень серьезное.
Сталин — это песни, которые он охотно пел, это портреты и стихи, это детсадовские еще рисунки — зубчатая стена (очень долго было рисовать бесконечные буквы «м»), островерхая, видимо, Спасская башня, к которой он неизменно пририсовывал высокое крыльцо. По крыльцу поднимался человечек, по-хозяйски протягивая к двери руку. В другой руке он держал флаг. Все это было связано со Сталиным, и еще — трудное и не совсем понятное слово «Генералиссимус», и разноцветные ряды орденов, и внезапная фамилия Джугашвили, и победа, и то, что Сталин казался ему очень красивым.
В поселковом клубе завесили сцену вишневым бархатом, поставили перед ним портрет, и под траурную музыку спрятанного за занавесом духового военного оркестра люди несли к портрету, обвитому черно-красными лентами, еловые ветки и бумажные цветы.
Через несколько дней были похороны Сталина — отец в это время был в командировке в Москве, — и сын представлял с гордостью, как отец идет за гробом, поставленным на лафет пушки. Был хмурый день, во дворе громоздились горы сероватого снега, только в провалах следов снег был по-прежнему бел и чист. В поселке были включены все громкоговорители. Он был во дворе, когда включили Красную площадь и кто-то, уже не Левитан, стал медленно и торжественно говорить под тяжелую красивую музыку. Съехав в очередной раз с горки, он вдруг почувствовал, что поступает нехорошо, и всем это видно из темных окон дома. Поэтому он встал возле своих санок и, пока длились похороны, стоял неподвижно, как по стойке «смирно». Еще он подумал, что надо снять шапку, но было холодно.
В эти дни заболела мама, и он был вынужден сам ходить в магазин и готовить еду, но все равно сидел впроголодь, и маме это почему-то было безразлично.
Отец вернулся в мае, когда по реке Томи уже прошел лед. Вода была холоднющая, но отец решил искупаться и поранил ногу о кусок колючей проволоки, которую кто-то бросил в реку. Лес в нежной зеленой дымке только что лопнувших почек был пронизан птичьими голосами. Маму отправили в Томск в больницу, и отец не ходил на службу. Он сказал, что обедов готовить не умеет, будут есть то, что заменяет любые обеды, и они вдвоем ели лук, выращенный на окне, держа его за упругие перья у самой золотистой головки и макая в соль, закусывали черным хлебом и запивали холодным молоком. Было светло, солнечно и совсем не страшно, даже по вечерам, когда ветер приносил во двор ни с чем не сравнимый дух оттаявших пространств.
|
