Двухкомнатную квартиру за стенкой Локаса снимают две китайские студентки. Учатся в Пед. универе им. Герцена. Одна отчасти говорит по-русски, другая только пытается. Та, что пытается, как раз и живет за стенкой. И все слышно. Тем более что комнату Локаса с соседней квартирой объединяет смежная лоджия, где лишь тонкая перегородка. Локас не имеет ничего против китаянок ( японки - вообще его слабость), но эту девицу за стенкой он тихо ненавидит. Она может заорать в семь утра - это она открыла свой скайп и с кем-то там на далекой родине выясняет отношения, - не только заорать, но и затопать, то ли в гневе, то ли в радости. Но и просто говорит она слишком громко, и эти звуки, в которых нет привычных европейским языкам низких обертонов, напоминают птичий гвалт. Так кричат чайки – пронзительно и агрессивно. Попробуйте завизжать, жуя при этом яблоко, - получится по-китайски...
Если она не кричит, то делает физические упражнения – цигун у китайцев в крови. При этом кажется, что она прыгает со стола на пол и обратно на стол, так что монитор у Локаса вздрагивает. Тогда он в гневе стучит кулаком в стенку, и там все на время замирает.
Иногда, не выдержав, он выскакивает на лоджию и рявкает в тонкую перегородку: – Эй, Китай. Нихао (то есть здравствуйте)! Можно потише?! – Но, видно, память у китаянки, как у морской свинки, – от кормежки до кормежки. И наутро все опять.
Звонить им в дверь, чтобы объясниться – бесполезно. Не открывают...
Вот и сегодня китаянка поет за стеной.
А что? – вдруг вспоминает Локас – он ведь тоже пел по утрам, пока в армию не загремел. Пел от полноты бытия. А еще он помнит: «Русский с китайцем братья навек… Москва --- Пекин…» Пока в 1969-м на Амуре, на Даманском, не началась заваруха. Сколько там перебили их и наших… Потом тот островок по-тихому отдали той стороне… И с тех пор нищий обескровленный Культурной революцией Китай стал великой технологической державой. И китайцы выросли на 10 см и наводнили весь мир. Идут мимо, тебя не замечают.
А мы – страна-полукровка, по наблюдению одного кремлемуд…(реца), якобы обречены на столетия одиночества…
Чушь, конечно, но петь совсем не хочется.