16:25 238. Локас: кино, вино, домино |
| О домино — в конце... Вино должно быть сухим, красным и желательно из Испании, провинция Риоха. Кино — добротным и проверенным, желательно от мэтров. Особую любовь к кино Локас* испытал в голодные девяностые, когда, надев наушники, синхронно переводил с английского прежде недоступные нам ленты. Голод миновал, а любовь осталась, в том числе и к отечественной продукции. Один из любимых фильмов Локаса — «Мой друг Иван Лапшин» Алексея Германа. Локас считал режиссера гением, в чем все же усомнился, посмотрев «Хрусталев, машину!» Локасу показалось, что в одном кадре этой мрачной хроники сталинских времен слишком много параллельного разнонаправленного действа, симультанных (одновременных) наслоений разных смыслов и образов. Да, пусть почти как в протекающем реале, но от этого, увы, лишь мешанина в голове. Чтобы осмыслить происходящее, продвинутому Локасу пришлось смотреть фильм трижды. Что в «Лапшине» было обнаженной правдой жизни, в «Хрусталеве» стало уже гротеском и плановым хаосом. Возможно, действительность такова и есть, но потому мы и включаем восприятие лишь тогда, когда нам это нужно. Иначе можно сойти с ума. Вот, скажем, представьте, что все в вагоне подземки вдруг разом заговорят о своем, о том, что в данный момент роится в их головах. И что это будет? Какофония? Толковище на НТВ? Искусство, считает Локас, для того и существует, чтобы просеивать жизнь, удерживая главное. Хорошо сказал Андре Моруа: Искусство - это упорядоченная художником действительность, несущая на себе печать его темперамента, который проявляется в стиле. А вот другое кино — пятисерийный телевариант «Анны Карениной» С. Соловьева, куда признанный режиссер, видимо, возвратил все, что не вошло в фильм, бывший в недолгом и малоуспешном прокате. С упорядоченностью там, вроде, все окей, но есть другие проблемы. И первый вопрос, который задал себе Локас после просмотра — для чего это было снято? Какова сверхзадача? Ведь браться за «Анну Каренину» после уже двадцать какой-то киноленты, это надо иметь свою заветную идею. В чем она? В том, что мы увидели актеров, на целое поколение старше героев романа - актеров, давно переживших кризис среднего возраста и утративших блеск в глазах — блеск радости жизни, блеск упоения страстью и любовью, блеск поиска ускользающих истин? Угрюмая Анна с вечно опущенными уголками рта, затурканный Вронский, унылый Стива, нелепый пожилой Константин Левин, тогда как ему должно быть всего 34... Ну кто в пятьдесят будет терзаться левинскими вопросами о смысле жизни, ценности семьи и собственном предназначении? Да и играют все как-то устало, вполсилы, не говорят, а бормочут, словно проговаривая тексты своих ролей на первом коллективном чтении. И лучше прочих выглядящий Каренин вдруг оказывается центром киноповествования, его нравственным стержнем - государственник, образцовый семьянин, бескомпромиссный обличитель адюльтера, страдающая сущность... Помилуйте, о том ли роман? И, кстати, о чем эти назойливо звучащие почти в каждой сцене компилятивные музыкальные экзерсисы, редко имеющие к ней хоть какое-то отношение? Впрочем, в проигрыше команды обычно виноват тренер. Есть в сериале и вовсе художественно сомнительные вещи, такие, скажем, как сон Анны, в котором на фоне падающих стружек, должных, видимо, изображать снежные хлопья, к ней в спальню крадется Вронский. Но ведь содержание сна совсем в ином. Цитата: «Одно сновиденье почти каждую ночь посещало ее. Ей снилось, что оба вместе были ее мужья, что оба расточали ей свои ласки. Алексей Александрович плакал, целуя ее руки, и говорил: – как хорошо теперь! И Алексей Вронский был тут же, и он был также ее муж. И она, удивляясь тому, что прежде ей казалось это невозможным, объясняла им, смеясь, что это гораздо проще и что они оба теперь довольны и счастливы. Но это сновиденье, как кошмар, давило ее, и она просыпалась с ужасом». Вот психологическая правда, до которой в своих поисках своей Анны режиссер так и не смог добраться. Под конец он зачем-то отправляет ее блуждать среди паровозов тридцатых годов следующего века, далее камера безжалостно, в жанре хоррора фиксирует, как колеса прокатывают по шевелящемуся телу Анны, а затем нам еще покажут и расчлененку — на подстилке ножки отдельно, ручка отдельно. Техасская резня бензопилой? Это и есть «аз воздам»? Жаль Анну, тем более что для этой роли сейчас, как сказали бы спортивные обозреватели, у нас довольно длинная скамейка — то есть с дюжину молодых, улыбчивых и талантливых красавиц актрис. Роман «Анна Каренина» ошеломил своих современников как откровение, подчас стыдное, он затронул чуть ли не все узлы тогдашней жизни, особенность которых, между прочим, в том, что они никуда не делись и посейчас. Семья, любовь, долг, мезальянс, богатство, бедность, вера... Ну, например, вот такие размышления Левина: «Да, одно очевидное, несомненное проявление божества — это законы добра, которые явлены миру откровением, и которые я чувствую в себе, и в признании которых я не то что соединяюсь, а волею-неволею соединен с другими людьми в одно общество верующих, которое называют церковью. Ну, а евреи, магометане, конфуцианцы, буддисты – что же они такое? – задал он себе тот самый вопрос, который и казался ему опасным. – Неужели эти сотни миллионов людей лишены того лучшего блага, без которого жизнь не имеет смысла?» Актуальны и споры Константина Левина со Стивой Облонским. Вот выжимка: (Левин) – «...Это зло, приобретение громадных состояний без труда, как это было при откупах, только переменило форму. Le roi est mort, vive le roi! Только что успели уничтожить откупа, как явились железные дороги, банки: – тоже нажива без труда. (Облонский) – Да, это все, может быть, верно и остроумно… Но ты не определил черты между честным и бесчестным трудом. То, что я получаю жалованья больше, чем мой столоначальник, хотя он лучше меня знает дело, – это бесчестно? – Я не знаю. – Ну, так я тебе скажу: – то, что ты получаешь за свой труд в хозяйстве лишних, положим, пять тысяч, а наш хозяин мужик, как бы он ни трудился, не получит больше пятидесяти рублей, точно так же бесчестно, как то, что я получаю больше столоначальника… – Нет, позволь, – продолжал Левин. – Ты говоришь, что несправедливо, что я получу пять тысяч, а мужик пятьдесят рублей: – это правда. Это несправедливо, и я чувствую это, но… – Да, ты чувствуешь, но ты не отдаешь ему своего именья, – сказал Степан Аркадьич, как будто нарочно задиравший Левина. – Я не отдаю потому, что никто этого от меня не требует, и если бы я хотел, то мне нельзя отдать, – отвечал Левин, – и некому. – Нет, уж извини меня; это парадокс... Так так-то, мой друг. Надо одно из двух: – или признавать, что настоящее устройство общества справедливо, и тогда отстаивать свои права; или признаваться, что пользуешься несправедливыми преимуществами, как я и делаю, и пользоваться ими с удовольствием. – Нет, если бы это было несправедливо, ты бы не мог пользоваться этими благами с удовольствием, по крайней мере я не мог бы. Мне, главное, надо чувствовать, что я не виноват.» На этот разговор героев Толстого обратил внимание Достоевский в своем «Дневнике писателя» и посвятил ему несколько глав, ибо это действительно вопрос вопросов русской жизни как тогда, как и сейчас. Доживи «невиноватый» Константин Левин до 1917 года, его хозяйство было бы экспроприировано, а сам он скорее всего убит, если бы не успел сбежать за границу... Картину господства меньшинства над большинством путем подмены христовых заповедей циничным (якобы для общей пользы) практицизмом дал и сам Федор Михайлович в своем «Великом инквизиторе». Вот что говорит Инквизитор пришедшему Мессии: «О, никогда без нас они не накормят себя! Никакая наука не даст им хлеба, пока они будут оставаться свободными, но кончится тем, что они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут нам: "Лучше поработите нас, но накормите нас". Поймут наконец сами, что свобода и хлеб земной вдоволь для всякого вместе немыслимы, ибо никогда, никогда не сумеют они разделиться между собою! Убедятся тоже, что не могут быть никогда и свободными, потому что малосильны, порочны, ничтожны и бунтовщики». (И далее): «Говорю Тебе, что нет у человека заботы мучительнее, как найти того, кому бы передать поскорее тот дар свободы, с которым это несчастное существо рождается. Но овладевает свободой людей лишь тот, кто успокоит их совесть. …Есть три силы, единственные три силы на земле, могущие навеки победить и пленить совесть этих слабосильных бунтовщиков, для их счастия, - эти силы: чудо, тайна и авторитет». Прервем монолог Инквизитора, ибо Локасу и так понятно, что то, что было, то и есть, во всяком случае, в России. «Слабосильные бунтовщики» не побеждены а совесть не успокоена, ибо «чудо» - это лишь нынешняя цена на нефть, «тайна» — это махинации Избиркома, а «авторитет» имеет электоральный рейтинг где-то около 30%. С такими «силами» как не готовиться к переменам... И насчет домино... Помните, что такое эффект домино? Это политическая теория, согласно которой какое-либо одно изменение влечёт за собой неизбежную череду других изменений, аналогично падению выстроенных в ряд косточек домино. ______________________________ *Локас - собирательный образ нашего современника - И.К. |
| Категория: Блог писателя | Просмотров: 1591 | Добавил: jurich |
| Всего комментариев: 0 | |