В последний день января, вечером, полседьмого, когда я, как обычно в такое время, сидел в редакции нашего издательства перед компом, раздался звонок, и голос Якова Аркадьевича Гордина, соредактора журнала "Звезда", писателя и публициста, человека в городе известного, сказал: "Игорь Юрьевич! А почему вы не у нас? Вам должны вручать премию..."
Разумеется, я ждал этого дня, ждал, что меня, как было обещано, заранее предупредят. Не предупредили, полагаясь один на другого. Так что мне пришлось бросить все дела и срочно мчаться на другой конец города,
В семь часов, когда я выскочил из станции метро "Гостиный двор", чтобы по морозцу двинуть на Моховую, напротив, у поребрика, уже стояли полицейские машины, включая пару автобусов, и ходили по тротуару тепло одетые полицейские... Пересекая Невский по подземному переходу, я подумал, что, видимо, они готовятся к протестной акции по поводу 31 статьи Конституции.
Поздно вечером, по телику, я видел как это было. Кто-то истошно закричал в мегафон, несколько человек тут же развернули протестные плакатики, тут же протестантов взяли в плотный круг омоновцы в шлемах, кого-то потащили в автобус, а полицай-офицер, тоже с мегафоном, призвал расходиться, поскольку акция не санкционирована.
Расходиться, впрочем, было почти некому - на сей раз холод был на стороне власти. Будет он, увы, на ее стороне и 4 февраля в день Марша несогласных...
Я же по этому холоду добрался до редакции "Звезды", и даже вовремя, так что Гордину не пришлось из-за меня затягивать собрание...
Ну, а остальное было в рамках процедуры. Меня наградили, я выступил, на фуршет не остался и сразу ушел. Среди тех, кто после процедуры меня лично поздравил, были Саша Кушнер, Галина Гампер, Илья Штемлер. Несколько хорошо знакомых мне писателей-коллег не подошли и не поздравили - видимо, просто не успели. Не могу же я допустить, что даже маленький чужой успех вызывает ревность и зависть...


Несколько слов о самом романе, отмеченном редколлегией "Звезды" как лучшая публикация года.
Я вернулся из Египта в марте 1970 с обожженной душой и долго не мог вернуть ее на родину - холодную, неотзывчивую, как бы спящую тупым ледяным сном... Странное дело - я ни разу в этой четырнадцатимесячной загранкомандировке не скучал по России, хотя бы по ее снегу. Может, потому что я жил среди русских, в русской среде? Может быть. А может, и по другим причинам. Ответить на это я и пытался в романе...
Первый рассказ о Египте я написал спустя два года после возвращения, потом еще один, потом еще. Всего четыре: "Бассейн", "Золотистые как пчелы", "В Александрии", "К пирамидам". Три из них были напечатаны в многотиражке, где я тогда работал. И все они в том или ином виде вошли главами в мой роман, написание которого растянулось почти на сорок лет... Многое из ранее написанного по разным причинам не вошло в окончательный текст.
Закончив роман, я послал его в Москву своему другу по той боевой египетской поре московскому журналисту Толе Коваленко (Фоменко - в романе). Я сказал ему: все, что тебя не устроит из написанного про тебя, я исправляю или выброшу. Его все устроило .
"Если это напечатают, это будет бомба" - сказал он.
Напечатали. Если это и бомба, то она не взорвалась. О причинах можно только гадать.
От Толи же я узнал, что в Москве после 1996 года, когда с "нашей" войны был снят гриф секретности, появился Совет ветеранов-участников боевых действий в Египте. И что он, Толя получает как ветеран военную, так называемую афганскую, надбавку к пенсии. Оказалось - это 1500 (тысяча пятьсот) рублей.
Выступая перед собравшимися в "Звезде", в том небольшом уютном зале, с лепным потолком, уже кое-где осыпающимся, я, как нынче выражаются, озвучил эту позорную сумму...