Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботы суетного света
Он малодушно погружен;
Молчит его святая лира;
Душа вкушает хладный сон,
И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он.

Далее, как известно, «ничтожество» поэта искупается «божественным глаголом». Поэт преображается, тоскует в забавах мира, чуждается людской молвы и бежит «на берега пустынных волн»…

Очевидно в отсутствии предводителя муз Аполлона поэту, когда-то написавшему, что «поэт в России больше, чем поэт» пришла в голову мысль поделиться заботами суетного света, в которые он нынче погружен. Так родился документальный цикл «Соломон Волков. Беседы с Евгением Евтушенко», показанный на минувшей неделе в течение трех вечеров по Первому каналу.

Собственно, это не беседа, а монолог восьмидесятилетнего мэтра, пережившего поэтов своего поколения и посчитавшего, что его поэзии и прозы, его песен-шлягеров советской поры, его актерских работ, его фильмов и даже его недавнего мюзикла недостаточно для самовыражения, и пообещавшего на сей раз то ли покаяние, то ли исповедь у последней черты, то есть ту крайнюю запредельную правду, к которой столь явно во все времена стремится русский гений. Такого Евтушенко вы еще не видели - интриговали нас рекламные зазывы Первого канала.

Такого – да: мэтр стар и болен, и камера оператора к нему безжалостна, в противовес мудро молчащему и взвешенно спрашивающему интервьюеру. А павлиний пиджак и такой же павлиний галстук только усугубляют гротескную эстетику образа. В остальном – это тот же самый поэт еще советской поры, для которой в качестве священной жертвы писались такие поэмы как «Братская ГЭС» или «Казанский университет», или такие стихи как «Партбилеты», «Коммунары не будут рабами»… Само удивительное, что они ничуть не менее искренни, чем его же «Танки идут по Праге», где той самой власти, которая, казалось, навсегда, поэт бросал вызов. Для это требовалось немалое мужества, ибо власть была скорой на расправу. Но не в случае с Евтушенко…

Вообще, в истории русской словесности не было еще такого прецедента ( и уже наверняка не будет), когда поэт из идеологически зачумленной страны, опутанной колючей поволокой ГУЛАГа, становился гражданином мира, общался на «ты» с президентами и политическими лидерами разных стран и мог даже позвонить из уличной телефонной будки самому председателю КГБ Андропову, чтобы сказать фразу, которую он несколько раз повторит в своем нынешнем интервью: «Если вы посадите Солженицына, я повешусь».

Поэт рассказывает о войнах, которые он посетил, о своих женах и детях, не раз повторяет комплименты в свой адрес от бывших властей, упоминает поцелуй от самого Пастернака, иногда проливает скупую мужскую слезу, и в результате складывается крепнущее от минуты к минуте впечатление, что перед нами не человек, вставший с веком наравне, а лицедей, которому важнее нравиться, чем быть. «Жалкий какой-то Женя. Кокетка… И очень хочет, чтобы его любили. И Хрущёв, и Брежнев, и девушки…»[17]. Это о нем Андрей Тарковский, еще тогда, в семидесятые.

На вопросы, накопившиеся после просмотра первых двух частей, в какой-то мере отвечает третья часть, где Евтушенко пытается поквитаться с Бродским, который нанес ему когда-то незаслуженное оскорбление, заподозрив, что наш поэт способствовал выдворению будущего нобелевского лауреата из СССР. Долгая и путаная разборка с включением магнитофонной ленты, на которой записан голос Бродского, заканчивается компроматом на самого Бродского – письмом, которое тот написал ректору одного американского университета, где Евтушенко собирался преподавать. В том письме Бродский, явно передергивая, характеризует Евтушенко как человека враждебного Америке. Письмо подлинное, - подтверждает Соломон Волков.

Интересно, что примерно так же Бродский поступил с другим своим «другом» - Василием Аксеновым, написав разгромную рецензию на «Ожог», когда одно крупное американское издательство собралось было опубликовать этот роман.

Итог... Казалось бы, ответ получен, правда торжествует и на мундире мэтра, то бишь на пиджаке от Версаче почти ни единого пятнышка. Только зачем нам знать о малодушии и ничтожестве поэтов, когда их муза молчит?