Приснилась странная фраза:
Люди - это интонация.
Даже проснулся, чтобы запомнить.
А что? Возможно, кто-то так их и воспринимает. Музыканты, например, или попугаи.
А собака бы сказала:
Люди - это запах))

Наша собака ничего не боится - ничего, кроме пылесоса. На нее никогда не поднимали руку. Она не знает, что такое наказание. Если летом и очень редко получает прутиком по заднице (за дело), то удивляется. Но на слово реагирует, так что интонации достаточно, чтобы сделать выговор без занесения.
А тут прибегает ко мне в кабинет и сидит тихо, как сфинкс. Не шелохнется.
В чем дело? Что-то не так. Иду проверять.
Жена на кухне. Спрашиваю, почему собака притихла.
Жена говорит:
- Я собираюсь пылесосить - она уже знает.
Однако пылесос пока в кладовке.
- Она что, мысли читает? - спрашиваю.
Жена пожимает плечами.

Литературный критик – это, как правило, неудавшийся писатель, потому он лучше прочих знает, что и как нужно писать.
Профессиональный политик – это, как правило, неудавшийся специалист, потому он лучше прочих знает, что и как нужно делать.

Оглянется и замрет,
Что-то вспомнит и забудет –
Лифт, перила, поворот,
Коридор, чужие люди,
Стены, окна, этажи,
Расписанья и вокзалы,
Голос дикторши в тиши,
Так о чем она сказала?
Снова люди, самолет,
За крыло бы уцепиться,
Что там ниже – снег и лед,
И, наверно, минус тридцать…
Глядь, а на дверях замок,
На каком мы нынче свете?
Оползает потолок –
Эти бедные соседи…
И в полу провал, дыра,
Доски в мокрых пятнах гнили,
Там, под досками, вчера
Чей-то труп захоронили.
А когда его найдут,
То жильца – ату – в кутузку…
Сколько тягостных минут,
То вдруг широко, то узко…
А еще возвраты к ней –
Только обернись и свистни –
К той, что всех была родней,
С кем давно поврозь по жизни.
К черту! Горе – не беда,
Просто взять и взмыть, как птица,
Только полететь туда –
Это больше, чем разбиться.

8 декабря 2016

***
Господь не выдаст и свинья не съест,
Но будет жить он на земле недолго,
Строчить шедевры за один присест
Порою меж собакою и волком.

И будут юноши его читать
Своим подругам поутру и на ночь,
И он вздохнет с небес: «Твою-то мать,
А что, прилично получалось, Саныч».

Звук осторожный и глухой…
(О. Мандельштам)

Настороженный и глухой,
Заброшенный, уже без цели,
В закатных сумерках, бог мой,
Пока на небе не истлели
Два-три последних уголька
Да отблеск яблок под ветвями,
Пока слышны издалека
Все паузы между словами,
Пока еще возможна связь,
Неразличимая сначала…
Что это - яблоко упало?
Нет, чья-то жизнь оборвалась.

27 ноября 2016

Привиделся странный сюжет. Он и она – художники. Снимают на двоих мастерскую – по отдельности не потянуть. Каждый занят своим. Чем платить натурщикам, иногда друг другу позируют, в одежде и без. Становятся любовниками. Она к нему привыкает, она больше не может без него, а он – свободен. Свобода – его кредо. Она решает, что ее судьба – служить ему, потому что он гений. Она забрасывает свои полотна и теперь занята только им. Она моет его кисти, чистит его палитру, натягивает и грунтует ему холсты. Она готовит ему еду, о которой он забывает. Она терпит натурщиц, которых он приводит, – ведь он гений, ему можно все. Так постепенно она превращается в ветошь. Когда ты для себя никто, то становишься никем и для других.
Потом она вовсе оказывается тряпкой у порога. Входя, он вытирает о нее ноги. И то не всегда. А когда вытрет – она счастлива: он ее коснулся.
Время идет, у порога уже совсем другая тряпка…
Но и гении смертны.
И вот когда выставляют на продажу содержимое уже ничьей мастерской, оказывается, что ее полотна – гениальны, а его – отнюдь…
Нет, лучше так: мастерскую поджигают со всем ее содержимым.
Или так: картины выбрасывают на помойку, а в освободившемся помещении после капремонта открывают салон красоты.