(Я на Эхе)
Владельцам автомобилей знакомо такое понятие как стоимость километра пробега, куда входят: стоимость машины, плюс стоимость бензина, купленного за все время пользования машиной, плюс стоимость всех страховок, плюс стоимость обслуживания, плюс стоимость штрафов, плюс стоимость налогов, минус деньги, вырученные за проданную машину, - и все это делится на пробег в километрах. Пример: купил машину за 500 000, а все побочные расходы при пробеге, скажем, в 50 тысяч км составили 300 000. Итого 800 000. Продал ты ее за 250 тысяч. Значит, всего потратил 550 тысяч. Подели это на 50 тысяч пробега, получишь около 10 рублей за км.

То же самое можно применить и к стоимости зова природы. Допустимо, конечно, просто выйти в лесок, и это не будет стоить ничего, но если ближе к цивилизации, то…

Итак, Локас* прикопил деньжат и воплотил свою стародавнюю мечту: жить на даче в цивильных условиях. Под цивильными условиями он понимает в первую очередь унитаз, сливной бачок, канализацию и вообще все технические новации, которые связаны с отправлением естественных потребностей. Последнее слово техники в этой области - аэрационная станция, которая обошлась ему вместе с установкой в сто пять тысяч двести семьдесят восемь рублей пятьдесят копеек. Копейки ему особенно понравились: значит, не жулики. Считают без обмана. Еще тысяч в сто обошлись ему работы по оборудованию в доме соответствующего узла. Но когда, наконец, все было закончено, и он с восторженными криками выбежал после первого посещения уютно оборудованного уголка, выяснилось, что уже наступила осень и с дачи пора съезжать. Он и съехал. И теперь мучается.

Почему? Ложась спать, он делит потраченные денежки на число посещений заветного места, которые успел совершить до возвращения в город. А их всего-то было чуть более двадцати. И даже с учетом того, что ему помогала и его жена, стоимость одного визита переваливает за десять тысяч (и это без учета стоимости туалетной бумаги).

Теперь, обмозговав и отвергнув мысль зазимовать на даче, он с нетерпением ждет лета, чтобы снизить эту катастрофическую пятизначную цифру. И еще он боится смерти, к которой раньше, будучи человеком немолодым, относился довольно равнодушно. Ведь, хвати его Кондратий, Локус так и уйдет с мучительной мыслью о несправедливости бытия.

И в самом деле - кто был бы спокоен, зная, что покидает сей мир, установив рекорд по стоимости отправления естественной нужды.

Одно у Локаса утешение - не все считают так, как он. Иные ради зова собственной прихоти втюхивают миллиарды долларов в разные проекты, которыми и воспользоваться толком не сумеют в силу их, проектов, абсолютной неокупаемости. И ничего, живут же - вполне довольны собой и еще других поучают.
_______________________________

*Локас - обобщенный образ моего современника. – И.К.

Приедается все,
Лишь тебе не дано примелькаться.
Дни проходят,
И годы проходят
И тысячи, тысячи лет.
В белой рьяности волн,
Прячась
B белую пряность акаций,
Может, ты-то их,
Море,
И сводишь, и сводишь на нет.

С юности, когда я открыл для себя Пастернака, эти его строки продолжали завораживать, несмотря на ход времени, в котором менялись мои предпочтения и пристрастия. Казалось, никто о море так в стихах не писал – ни до, ни после. Строки накатывают, как волны, возвращаясь вспять и сталкиваясь с идущими следом - это качающаяся полиритмия передана двустопным и трехстопным анапестом, врезающимися в двустопный хорей, за которыми вдруг вступает двустопный амфибрахий….
А этот звуковой повтор «И сводишь, и сводишь на нет» - как лопающиеся пузырьки пены на песке после очередного отката волны…
Всегда думал, что аналогов нет. И вдруг буквально на днях открываю читанный-перечитанный сборник стихов Бунина в «Малой библиотеке поэта», 1961 г.) и читаю:

Набегает впотьмах
И узорною пеною светится
И лазурным сиянием реет у скал на песке...
О божественный отблеск незримого - жизни, мерцающей
В мириадах незримых существ!
Ночь была бы темна,
Но все море насыщено тонкою
Пылью света, и звезды над морем горят.
В полусвете все видно: и рифы, и взморье зеркальное,
И обрывы прибрежных холмов.

Может, я ошибаюсь, но не помню, чтобы в «Охраной грамоте» было хоть слово о Бунине. О Маяковском – да, сколько угодно… Но Бунин…
Открыв для себя Бунина в том же семнадцатилетнем возрасте, я уже не закрывал его – и проза и поэзия поразительны по точности, наблюдательности и некой вневременной глубине. Кажется, что его слово не стареет, а наоборот - получает все новые обертоны.
Ему было 28 лет, когда он написал:

Я к ней вошел в полночный час.
Она спала, - луна сияла
В ее окно, - и одеяла
Светился спущенный атлас.

Она лежала на спине,
Нагие раздвоивши груди, -
И тихо, как вода в сосуде,
Стояла жизнь ее во сне.
1898
Кажется, что здесь весь родившийся через год Набоков…

«Ищу я в этом мире сочетанья
Прекрасного и вечного» - писал Бунин.
Однажды, будучи уже членом Союза писателей СССР, я собрал свои стихи и показал их Александру Кушнеру, чья поэзия была мне близка.
Кушнер что-то похвалил, что-то отверг и сказал, что я не поэт. Логично, поскольку я числился писателем.
Но тогда я у него спросил про Бунина.
- Бунин не поэт, - убежденно заявил Кушнер.