Вчера на передаче Первого канала "Достояние республики", посвященной Владимиру Высоцкому и его песням, известный сатирик Аркадий Арканов, сказал, что, по его мнению, Высоцкий - это Пушкин двадцатого столетия. Ну, мнение есть мнение. Каких только мнений не услышишь... Я заглянул в Интернет и прочел, что Высоцкий по мнению моих соотечественников занимает в списке легендарных личностей двадцатого века второе место после Гагарина. Ну, это мнение мне понятно. Но сравнивать его с Пушкиным...
Если говорить о поэзии Высоцкого, то, уже по-моему мнению, она почти целиком и полностью относится к песенному жанру, к тому, что называется бардовской песней, хотя к последней сам он относился с большой неприязнью. То есть без мелодии, без уникального голоса поэзия эта неодушевленна, ну, скажем, как ноты, которые превращаются в музыку только по воле музыканта. Поэзия же (не только Пушкина, а и вообще) не зависит от музыки и исполнения, она сама по себе музыкальна и исполняется непосредственно в душе читающего. Читать же глазами стихи Высоцкого - это лишать их тех достоинств, которые проявляются лишь при музыкальном и голосовом воспроизведении... Да, их надо слушать и лучше в исполнении самого Высоцкого, и чем ближе другие исполнители ( как вчера) к манере Высоцкого, тем больше успех.
Уже не очень понятно, почему в советские времена при огромной популярности Высоцкого, собиравшего на свои выступления стадионы, власти его по-тихому гнобили - не пущали, запрещали, ограничивали ... при том, что он все-таки снимался в кино, играл в театре, выступал, ездил за границу, когда большинству наших сограждан заграница только снилась... Не очень понятно, потому что ничего антисоветского, диссидентского Высоцкий не писал, и многие песни наоборот патриотичны, ну, как целый цикл песен о войне. Только патриотичность эта не официальная, не дежурная, а сугубо индивидуальная, пропущенная через сердце. История страны была и его внутренней личной историей, и в ней он, часто в форме баллады, озвучивал разные голоса и судьбы - от судьбы самолета истребителя до судьбы бывшего зэка ( Банька по-белому: ..."и на левой груди профиль Сталина, а на правой - Маринка анфас").
Вот за это его и полюбили миллионы соотечественников - каждый услышал в нем про себя самого, про свое собственное - Высоцкий стал голосом миллионов, их судьбой, их правдой в стране, где правду можно было говорить только вполголоса. А он вопил, рычал. Уникальная судьба, уникальная личность, уникальный темперамент.
Да, в нем было желание правды и свободы, и потому главная интонация его жизни и его творчества - это протест. Но едва ли социальный. Скорее метафизический, трансцендентный: "Что-то воздуху мне мало, ветер пью, туман глотаю, чую с гибельным восторгом - пропадаю". Вот что, видимо, власть, и принимала за антисоветчину, хотя эту песню я слышал на маленькой тонкой голубой пластинке, выпущенной советской же властью еще при жизни автора...
Его феноменом был его голос - брутальный, хриплый, надрывный, для того времени как бы зэковский, тюремный... голос заключенного... А с этим легко и справедливо ассоциировалась и вся советская эпоха. Этим же голосом будет звучать на Таганке: "Быть иль не быть - вот в чем вопрос. Достойно ли смиряться под ударами судьбы иль надо оказать сопротивленье?" и этим же голосом будет обращаться пушкинский Дон-Жуан к каменной статуе Командора. И если его Гамлет показался мне тогда спорным (я видел его в театре на Таганке где-то в 1978 году), то его Дон-Жуан пробивал насквозь и наповал.
Так вот - о голосе. В нем звучала невиданная, точнее непривычная для советского уха независимая сила и уверенность. Таким голосом можно было вести за собой в бой полки и дивизии. Таким голосом он и вел за собой миллионы своих почитателей.
Едва ли по жизни, но по актерской судьбе Высоцкому выпало воплощать образ сильной личности, человека, не знающего сомнений и колебаний - тот же Жеглов, тот же поручик из кинофильма "Два товарища", тот же Дон-Жуан. Вот почему, как мне показалось, Высоцкому было тесно в роли рефлектирующего и сомневающегося Гамлета, и он из него выламывался...
В разных ролях Высоцкий воплощал один и тот же образ независимого мачо. А такой образ куда как востребован на Руси, где привычно топтать личность, где государство сильнее тебя. И вдруг появляется человек, который сильнее целого государства. Таких за советскую эпоху было немного. Ну кто еще - Сахаров? Солженицын? Вот и ответ. Вот за это государство едва его терпело, хотя ничего поделать не могло. Даже смерть его (так некстати, во время Олимпиады!) оно не смогло замять, спрятать от глаз. Марина Влади вспоминала, что она не раз видела похороны царственных особ, но таких, как Высоцкого - никогда. Его имя, его песни, даже его смерть - объединяли людей. Наверное, в какой-то мере объединяют и сейчас, во времена не менее подлые, чем тогда, хотя и по-иному. Когда гнев, закипающий в груди, снова становится сродствен с голосом Высоцкого...
Впервые я услышал его на магнитофонной пленке в 1964 году по возвращении из армии, уже студентом филфака ЛГУ. Незнакомый мне голос, удивительно, по каким-то необъяснимым причинам узнаваемый, свой и свойский, пел блатные песни: "Я пишу, Тамара синеглазая, может быть, последнее письмо. Никому его ты не показывай - для тебя написано оно" (слова другого барда - Аркадия Северного). Тогда появление магнитофонов для каждого рядового советского человека было равнозначно теперешнему появлению Интернета. Ведь на пленку можно было записать все, что угодно, а не только то, что тиражировалось властью. Магнитофон стал для моего поколения маленькой тайной свободой. Помните у Блока:
"Пушкин! Тайную свободу Пели мы вослед тебе. Дай нам руку в непогоду, Помоги в немой борьбе".
А, что называется, вживую, я видел Высоцкого всего два раза - в уже упомянутом спектакле на Таганке и еще раз где-то в пригороде Ленинграда, зимой 1976 или 77 года. Я тогда работал в газете. И вот прошел слух, что приезжает Высоцкий и будет выступать в таком-то поселковом клубе. Название поселка я начисто забыл, но помнится, что это было юго-западное направление - может, где-то под Гатчиной или... И я со своей будущей второй женой Мариной поехал туда. Полчаса на электричке, потом пехом, мимо снежных, по пояс, сугробов... тишь да глухомань провинции, которая начиналась сразу за окраиной города и никак на него не походила, будто ты оказывался в другом времени и пространстве, точнее - в пространстве, не тронутом временем. И вот в клубе, вмещавшем никак не более двух сотен человек, Высоцкий "давал концерт". Позади нас с Мариной в заднем ряду у стенки, скорее по причине своего роста, дабы никому не мешать, расположилась легендарная баскетбольная команда "Спартака" во главе с Сашей Беловым. Оттуда раздавались голоса - просили исполнить ту или иную песню. Владимира называли "Володей", считали своим. А с маленькой клубной сцены раздавался огромный, рвущий душу голос Высоцкого. (Саша Белов умрет от саркомы сердца в 1978-м - по случайности я услышу о том, как он умирал, от одного из его лечащих врачей).
И еще - о Марине, той, другой, Марине Влади (Поляковой), французской актрисе русского происхождения, которая стала последней женой Высоцкого. Она снялась более чем в ста фильмах, но я видел ее только в одном. В 1956 году у нас на экраны вышел французский фильм "Колдунья" по мотивам повести Куприна "Олеся" - с Влади в главной роли. Ей тогда было восемнадцать лет, мне - 14. После этого фильма я надолго заболел душой. Я и сейчас могу воспроизвести ту мелодию, что звучала в нем. Короче - я влюбился. Отчаянно и безнадежно - подростковой любовью. Нет, пожалуй, навсегда. А потом, спустя какие-то 14 лет она, легендарная, недостижимая Марина Влади стала женой другой легенды - Высоцкого. Единственная, пожалуй, женщина на его пути, которая была равна ему. Потом, после его смерти, с ней на моей родине обойдутся жестоко и подло, как бы за что-то мстя... За что? За то, что она показала ему весь мир, за то, что спасала его от смерти, за то, что он ее любил?
Судя по всему, и сейчас за духовное наследие Высоцкого, за память о нем, идет нешуточная борьба. С кем он? Чей он? Кто имеет право назваться его другом?
Под его голос поют Джигурда, Сукачев и Розенбаум. Но...
Впрочем, если говорить о певце тайной свободы, то сравнение с Пушкиным не такая уж большая натяжка.