Вечерняя гостья. Фотографика С. Смирновой

Жук-читатель:
Созвучную времени прелесть найдешь и в говне...
ПисАть словно пИсать - привычнейшее отправленье.
Нет истины больше ни в сексе, ни даже в вине,
И каждый стручок наструячит вам стихотворенье.

Кузнечик-поэт:
Россия - мачеха поэтам,
Читателям - казенный дом,
Но если ты живой при этом,
Стой непременно на своем.

Жук-читатель:
Когда плетешь стихи, не крылышкуя,
Без золотописьма тончайших жил,
Мне хочется сказать: "Какого ...?
Как будто ты мне в душу наложил.

Кузнечик-поэт:
Ну что ты тут жужжишь, жучара,
Что из поэта тянешь жилы?!
Поэт читателю не пара,
Поэт живет не для наживы.

Жук-читатель:
На поворотах - аккуратней,
Не то испачкаешь мундир.
Поэт... удела нет превратней!
Журчи, журчи, гвадалквивир...

Кузнечик-поэт:
С поправкою на нрав твой вздорный
Напомню, что стихи - не чтиво,
Ты сам в общественной уборной
Журчишь, приняв две пинты пива.

Жук-читатель:
Поэт отныне меньше, чем поэт,
Поэтом быть в России беспонтово,
И с бедным ни на трах, ни на минет
Поэзия сегодня не готова.

Кузнечик-поэт (в сторону):
Поэзия, пристанище души,
Сияй на этом мрачном небосклоне…
И, если только можно, разреши
Твой звездный свет мне подержать в ладони.

Жук- читатель (про себя):
Поэты - странные ребята,
Враз застрекочут - только свистни.
Я с ними начинал когда-то,
Но деловая проза жизни
Теперь мне ближе…

Кузнечик-поэт:
Ну так прощай, жучара, жук,
А мне не до земных потуг.

Жук-читатель:
Прощай…

-Здравствуйте! Присаживайтесь поудобнее. - Благодарствую... - Ну-с, прочел я ваши стихи и должен сказать, что впечатление, прямо скажем, не очень... - Но я, собственно... - Нет уж, позвольте. Редактору со стороны виднее. Начиная прямо с первой строки: «Люблю тебя, Петра творение!» - И что? - Как что? Неужели вам не режет слух неблагозвучие «тратвор». И как изволите его читать? Может, как Петрат варенье. То есть варенье какого-то древнеримского Петрата? В хороших стихах не должно быть звукового мусора, порождающего двусмыслицу. - Согласен, но... -Далее: «Люблю твой строгий, стройный вид...» Тут получше, хотя настораживает ваша привязанность к сочетанию букв «тр», продемонстрированная уже в первой строке. Это скорее упражнение для развития речевого аппарата, чем... -Но я хотел... -Далее: «Невы державное теченье...» Тут у меня, молодой человек, претензии к определению «державное». Вам не кажется, что вы слегка переборщили? Течение может быть медленным, быстрым, даже торжественным, если хотите. Но придавать ему признаки державности — это уж слишком... - Но разве я не... - Далее: «Береговой ее гранит...» -Тут все нехорошо. Вы только что обратились к городу на «ты», и все, что в нем есть, обозначаете притяжательным местоимением «твой» или «твоих», как вот здесь — «твоих оград узор чугунный». Так что в вашей парадигме и береговой гранит должен быть «твой», а не «ее». Да и по факту береговой гранит - вовсе не принадлежность реки, он не естественный, а искусственный, сложенный руками мастеровых, строителей. Вот у уральской реки Чусовой — у нее «ее», то есть свой гранит, а тут... - Я должен... - Далее уже упомянутая мной строка «твоих оград узор чугунный». Вам не кажется, что эпитет «чугунный» плохо уживается с существительным «узор»? Ну ладно, ладно, вижу, вы начинаете нервничать. Посему пропускаю несколько более или менее внятных строк: «Прозрачный сумрак, блеск безлунный, Когда я в комнате моей Пишу, читаю без лампады...», Хотя должен сказать, что тут у вас явная гипербола. Я пробовал в белую ночь читать без света - невозможно, только зрение испортишь. Мы же не в Петрозаводске и тем более не в Мурманске... Но пусть это останется на вашей совести. Все-таки поэты склонны к преувеличениям. Но далее: “ И ясны спящие громады Пустынных улиц...» Тут вы что-то перемудрили. Тут надобно что-нибудь одно. Если улицы пустынны, то откуда взялись ваши громады? А если громады, то где же пустота? Вы, видимо, хотели сказать: громады домов... А громады пустынных улиц — это, простите, абракадабра... - Не могу ли я... - Сейчас закончим. Вот вы утверждаете, что в своей комнате пишете и читаете без света. Отлично. Задана, так сказать, топографическая точка отсчета - ваша комната, из окна которой вы видите ваши «спящие громады пустынных улиц». Но видна ли вам при этом Адмиралтейская игла, или она существует лишь в вашем воображении? Кстати, где вы живете? - На Мойке, 12... - А … это напротив дома Собчака... Тогда игла никак не может быть вам видна!!! - Господина Собчака не имею чести знать... - Ну уж Ксению Собчак должны знать. Или хотя бы Елизавету Боярскую из того же дома, дочь Михаила... Да, как ваша фамилия? - Пушкин. - Родственник Оксаны Пушкиной? Нет, батенька... советую вам сменить фамилию. Пушкин у нас один. Гений, гордость русского народа. Хотя и занял на конкурсе «Имя России» лишь шестое место. Мда... меняются времена, ох, как меняются...А вам придется еще поработать. Сыровато пока. Неубедительно...

I

Куда, дорогая?
Постой, погоди!
Я изнемогаю
От боли в груди.
Изгиб твоих бедер,
Осанка, спина –
Как дивных мелодий
Хмельная волна.
Сквозь эти одежды
Я вижу свой плен
Меж рук безмятежных,
Меж нежных колен.
О, губ твоих алость
И лунка пупка,
Горячая впалость
И пряность цветка!
И терпкая влага,
Прибой и отбой –
Меня на полшага
Веди за собой!
Для ножен отрада
Огонь лезвия.
В руке моей смята
Туника твоя…

II

Отойди, прокляну!
За какую вину
Твоя черная страсть,
Эта злая напасть?
Я тебя не хочу,
Ты сродни палачу,
Моей гибели знак,
Ты, мой тягостный враг.
Мерзок пальцев ухват,
Затуманенный взгляд,
Мускулистый живот
И твой рот, и твой пот,
И пустые слова…
Так шуми же, листва!
Покрывайся корой,
Стан девический мой!

***

А вчера с моим приятелем снова произошла история. Дает он в магазине в кассе пятьсот десять рублей, чтобы оплатить свою стопятирублевую продуктовую покупку, а кассирша протягивает ему на сдачу пять рублей.

- А четыреста? - спрашивает Локас.

- Какие четыреста? - спрашивает кассирша. - Вы мне дали сто десять рублей.

- Нет, - говорит Локас - Я дал вам пятьсот. Я хорошо помню - у меня в кошельке было только пятьсот..

- Не знаю, что у вас там было, - говорит кассирша, - только вы дали мне сто.

-Тогда проверьте кассу, - твердо говорит Локас, постукивая пальцами по резиновой ленте, по которой подъехал к кассирше его злосчастный стопятирублевый продукт.

- Я уже проверила, - говорит кассирша. – У меня все сходится. Никаких ваших пятьсот у меня нет.

«Странно», - подумал Локас, абсолютно уверенный, что сойтись у нее не могло. Оглянулся вокруг - свидетелей рядом нет… так и ушел не солоно хлебавши, с поникшей головой, "как обосранный"...

Хотелось ему сказать кассирше: «Подавитесь вы моими деньгами». Да не сказал. Интеллигент все-таки...

Писатель и поэт Алексей Сомов (Эль), прочтя тут мои рассказики про одного моего знакомого, предложил продолжить их, а заодно дать имя моему герою, ну, скажем, Лукас. Идею я подхватил и вот – продолжаю. А героя пусть зовут Локас (Локо – по-испански, типа, псих ненормальный). Спасибо, Эль!

Когда мой знакомый Локас развелся, у него вдруг образовалось много свободного времени. Развод был легкий – ни детей, ни дележа имущества, но на душе все равно было погано. Будто Бог дал по жизни небольшое испытание, а Локас лоханулся. Не буду рассказывать, кто виноват в разводе. Развелись и точка. Что дальше? Довольно быстро Локас нашел себе женщину из круга своих знакомых – она тоже рассталась с человеком, тоже по взаимному согласию, и по такому же согласию Локас после бутылки вина, принесенной собой, лег с этой женщиной в ее освободившуюся постель, и у них был коитус. Он сам это так назвал, потому что то, что у них было, иначе называть ему не хотелось. Коитус и все.

Два раза в неделю он ходил за этими самыми коитусами, украшая встречи сначала цветами, потом вином, потом парным мясом, потому что после всегда зверски хотелось есть. Женщина ставила на плиту мясо, они ложились, а через двадцать минут вставали – мясо было уже готово. Вскоре Локас заметил за собой, что во время коитуса он взволнованно принюхивается к запаху, раздающемуся из кухни, и не слишком внимателен к своей даме. Однако, понаблюдав за ней, он отметил, что и она предпочитает кулинарный аромат всем остальным ароматам. Это парное мясо (говяжья вырезка) и явилось причиной их охлаждения друг к другу, потому что спустя пару месяцев они стали начинать встречу с мяса, а не с коитуса, - после мяса же, как известно, тянет в сон, да и потенция на время ослабевает.

Как-то глядя, как его женщина дожаривает это мясо, Локас подумал, что если сам будет готовить дома, то у него мяса станет вдвое больше, и тогда он, скажем, сможет пригласить на трапезу друга, или другую менее гастрономически озабоченную подругу. Тут важно добавить, что Локасу было сорок лет, и пора безудержного гиперсекса у него уже миновала. Итак, Локас стал готовить дома, один. Но вскоре ему стало скучно. Однажды, отоварившись, он повез вырезку (телячью на сей раз) на дачу к приятелю, у которого во дворе стоял мангал. Там они это мясо превратили в бастурму, к тому же на участке росло дикое количество кустов черной смородины, которой Локас и объелся до отвала на десерт.

Возвращался он под вечер на электричке. До дому было более часа пути, включая метро, и вот, еще в вагоне электрички он почувствовал в кишечнике совершенно однозначные позывы. Локас решил, что дотерпит. И так с этими позывами, то затухающими, то возникающими вновь, он перемогся и в электричке, и в подземке. Но не совсем – когда ему надо было сделать пересадку, чтобы уже по прямой ветке за десять минут добраться до дома, спазмы в животе стали довольно острыми, и его прошиб пот. В его жизни уже был такой случай – когда он из Ялты ехал на троллейбусе в Симферополь. Его точно так же прихватило на полпути. И как он тогда это вытерпел, он до сих пор не понимал. Однако героический поступок в прошлом придал ему уверенность в настоящем, и он ехал и терпел, временами покрываясь испариной...

Приступы однако чередовались с паузами затишья, и вот в одной из таких пауз Локас заметил, что на него внимательно смотрит юная, лет восемнадцати, стройная девица, одетая по-дорожному, с рюкзачком, не то чтобы красивая, потому что красота ее несколько умалялась довольно прямым, чуть ли не суровым взглядом, но все же ладная и фотогеничная.. К тому же свежая, хотя для своего возраста едва ли девственная. Блондинка, попка аккуратно обтянута тонкими брюками, на ногах эти огромные шузы с толстой подошвой, в которых канает панкующая молодежь, грудь, плечи, шея, волосы, все на месте и все вполне притягательное. И вот носительница всех этих достоинств смотрела на Локаса и этого не скрывала. Притом, смотрела не вульгарно и не призывно - то есть как бы ни на что не намекала и ничего не предлагала, но смотрела именно на него, сорокалетнего мужчину, и он стал волноваться. Он ехал домой в пустую свою однокомнатную квартиру, и девушка скорее всего – тоже в пустую, возможно, даже многокомнатную, - родители еще на даче вместе с бабушкой и котом, или бабушка уже умерла. Короче, на кону был выбор из двух квартир, если бы не боль у Локаса в животе, как будто туда время от времени просовывали тонкое, почти не оставляющее крови острие, спицу, шило…

Когда женщина (девушка) хочет, чтобы вы за ней пошли, она выходит из дверей транспортного средства обязательно впереди вас, оправляет рукой волосы и идет танцующей походкой, слегка виляя задом и показывая, какая у нее гибкая талия. При этом она может обернуться вполоборота, обозначив для вас свой профиль, на вас не поглядев, но как бы подтвердив связь, или даже увидев вас периферийным зрением, если глаза у нее большие и посажены неглубоко. Так все примерно и произошло. Локас поканал следом, взволнованный, но и озадаченный только что отпустившей его болью.

У входа на эскалатор образовалась небольшая пробка, и он на мгновение потерял свою попутчицу. Он оказался на ступеньке один, хотя впереди и сзади стояли по двое… И вдруг, пробравшись, на нее становится ЕГО девушка. Нет, она не берет Локаса под руку, не шепчет ему о своих услугах, не опускает свою визитку в оттопыренный по непонятной причине карман его брюк. Наоборот - она тут же отворачивается, принимается смотреть другую сторону, но все ее жесты – то волосы поправит, то брюки, то кофтейку, сбившуюся на плече – все ее жесты, говорят о том, что она ждет от Локаса встречной инициативы. У бедняги же как назло начинается новый приступ – Локаса бросает из жара в холод, и на лбу снова выступает испарина.

И тут он начинает отчетливо осознавать, что до дому ему не дойти. И с этой пораженческой мыслью он провожает глазами спину девушки, растворяющуюся в августовском вечернем сумраке – она еще на выходе с эскалатора поняла, что продолжения не будет, и теперь уходит от Локаса деловитой походкой молодой свободной девушки, в которой подростка еще все-таки больше, чем женщины. Локас же, мокрый пока что только от пота, сжавшись внутренне в комок, несет свою боль к дому, с единственной установкой – как бы ее не расплескать по пути. До дома от метро метров семьсот, и вот он преодолевает эти метры, как восходитель на Эверест, почти теряя сознание, но упорно продвигаясь вперед. В какой-то момент он решает, что лучше свернуть на соседнюю, не такую высокую вершину, но для этого надо пересечь довольно широкую асфальтовую дорогу, и эта дорога представляется ему совсем уж непреодолимым препятствием, вроде скалистого отвесного гребня. В парадную он вползает уже на одних зубах, в лифте ему становится просто невыносимо, а открытие собственной двери сопровождается взрывом в чреслах, который Локас все же удерживает внутри в стальном цилиндре из перистальтических мышц и воли. В коридоре он рывком бросается в туалет, сдирая с себя брюки, трусы, и нависает над унитазом в миг неумолимого фонтана изнутри. Локасу даже кажется, что брюки его все-таки попали под эту струю, и, освобождаясь от боли, он прикидывает малоэстетичную ночную стирку. Однако с брюками все в порядке, и через пять минут мой знакомый Локас снова человек, правда, с двумя таблетками активированного угля в желудке – но ничего не болит, и мысль уносит его в сторону растворившейся в темноте девушки, хотя он понимает, что все это непоправимо поздно, и что такой сюжет больше никогда в жизни не повторится, потому что, как он где-то когда-то прочел, в одну и ту же реку нельзя войти дважды.