Пересмешка Куберы *** Мир ты мой ухоженый, Утра мокреца, За щекою кожаной Тридцать два резца… Солнце над саванною, Желтые слоны… Снова вижу пьяные Плюшевые сны… Бабочка капустница, Усики вразброс, На меня опустится, Близкая до слез… Белка росомахою, Шоркнет по сосне. Постою, поахаю, Все приятно мне. Только болью знобкою Вдруг вонзится шип…. Не ходите тропкою Сухопутных рыб.

Ну а если по утрам Спать мешает птичий гам, Жарко утром, зябко в ночь, Невский лед уходит прочь, Утром отнят час у сна, - К нам опять пришла весна!

ШАПКА

Этот рассказ я услышал однажды во время нашего дежурства в так называемой добровольной народной дружине. Сделав два положенных круга по указанному участковым милиционером маршруту, мы с вздохом облегчения ввалились из промозглой зимней тьмы обратно в недавно отремонтированное полуподвальное помещение Апраксина двора с арочным, как строили в 18 веке, сводом и кирпичным полом, покрытым уже отклеивающимися квадратами грязноватого линолеума. Все потянулись за сигаретами, я тоже закурил за компанию, хотя уже тогда старался отучиться от вредной, оставшейся еще с армии привычки. И вот один из нашей подмерзшей компании, с удовольствием выдохнув струю дыма, заговорил:
– Помню, прилетели мы на Таймыр…Колотун – градусов сорок в минус, а у меня, еще когда садились в вертолет, шапку сдуло. Винт этот… крутится, холера. Я туда-сюда, темно, ни черта не видно. Полярная ночь все-таки, а председатель колхоза якут Толя Петрович, кричит мне: «Давай, давай, натяльник, лететь нада. Сапка не нада. Сапка подарим. Из оленя сапка, высокая катества». Я тогда работал спецкором в «Магаданской правде». Ладно, думаю, хрен с ним – полетели. А шапки жалко – до слез. Из лисицы шапка, девушка мне подарила, эвеночка. Ох, какая девушка была… Я ее Морошкой звал. Намерзся я, пока летел, тулуп, он короткий – прикроешь голову, а задницу подмораживает… И главное – с собой ничего не взял, только то, что на мне. А Толя Петрович даже вроде как радуется, что подарок сделает. Посмотрит, покачает головой и зажмурится – будто я уже в оленьей шапке перед ним красуюсь… «Тебе сапка, зэна сапка, ребенка сапка…» – хороший был человек.
Однажды надрались мы с ним по-черному – он возьми и выскочи по большой нужде. Я сижу – жду... Десять минут, двадцать, полчаса… Нет человека. А он на толчке заснул. Метель была – за полчаса дверь сортира по пояс занесло. Я ору ему в щель: «Вставай, Толя, щас откопаю!» А ему со сна, с бодуна почудилось что-то, вроде как в кэпэзэ попал, – ревет, как медведь, ворочается…
– Шапку-то – подарил? – спросил кто-то из нас, не вполне удовлетворенный таким сюжетным ответвлением.
Рассказчик со смаком затянулся – лицо у него было худое, землистого цвета, с тусклыми глазами и почему-то безбровое – выпустил очередную струю дыма и, разогнав ее в разные стороны рукой с сигаретой, усмехнулся:
– Не-а.
– А говоришь – добрый, хороший.
– Да моя нашлась.
– Как это?
– А так. Прилетели, вылезаю, смотрю – на стойке шасси возле лыжины клубок какой-то, будто мы лайку невзначай придавили. Подхожу, нагибаюсь – моя шапка. Только снегом ее побило – мех торчит, как у клоуна, у рыжего… Она, видать, тесемкой перехлестнулась через стойку. А тесемки были из тонких полосок кожи, длинные такие, с кисточками для форсу … Эвеночка сама шила.
– А эвенка-то где теперь? – спросил тот, кто спрашивал чаще других.
– Эвеночка пропала…
– Как пропала?
– А вот так – ушла на охоту и пропала. Так и не нашли. Думаю, просто уехала куда-то. А охота – это так…. камуфляж…
– Куда уехала?
– А куда угодно… Куда глаза глядят. Хотела, чтобы мы поженились. А у меня в Ленинграде жена… Вот и пропала…
– Смотри, – засмеялся тот, который еще ни разу не спрашивал. – Объявится в Ленинграде, придет к тебе домой со своим ружьем…
– А хоть бы и пришла – вздохнул рассказчик.
– Ну и что?
– Ну и женился бы….
– А жена?
– Была жена, а осталась скважина. Холостой я теперь.
– Не холостой, а разведенный.
– Нет, братцы, холостой я. Как холостой патрон. Видно, только ее я и любил, эвеночку эту.
– Ну… начал за здравие, а кончил за упокой….
– А это всегда так, – усмехнулся рассказчик, весело оглядел нас бесцветными, но зоркими глазами, и, упершись руками в колени, встал:
– Ну что? Еще парочку кругов?