Сегодня можно писать и публиковать все обо всем, даже о первых лицах. И не церемониться. Многим, наверное, уже трудно себе представить, что раньше было совсем иначе.
В советские времена, погорев как журналист «на правде», я подался в издатели, то есть в редакторы издательства. Работа в книгоиздании показалась мне намного привлекательней — во-первых, от тебя не требуют постоянно материал в номер, а во-вторых, никуда не надо ездить, колбаситься… Сидишь себе тихо за столом и делаешь вид, что редактируешь... Ну да, были нормы редактуры, как сейчас помню: историко-научная литература - 4 авторских листа в месяц, научпоп — 6 листов, а художка — 8 листов. Да и что в художественной литературе редактировать? Нормы были умеренные — так что все можно было успеть: и свое, и казенное. Больше всего было возни с военными-мемуарами — они шли по моей редакции. Вспоминать ветеранам следовало о лишь о том, что разрешено, не более. Хотя в Великой Отечественной войне мы понесли огромные потери, но в мое время говорить об этом было не принято. Не принято было говорить о плене, о дезертирстве, о предательстве, об отступлении, о бездарных приказах бездарных командиров, о самострелах и о расстрелах без суда... и еще о многом… Если редактор что-то прозевывал, то на него был цензор — тот не прозевывал ничего. Цензор подчеркивал крамолу красной шариковой ручкой и вызывал к себе редактора или не вызывал, а сразу относил улику в Горлит - в порядке отчета о своей бдительности.
В цензурных запретах значилось много чего, хотя список был недоступен для редактора. Только по большому знакомству можно было одним глазком пробежать страницы. Помню, как меня поразил один пункт — оказывается, запрещалось приводить факты поломки матчасти нашей военной техники, если только она не попала под обстрел, на минное поле или под бомбежку.
Но много чего нельзя было и про первые годы советской власти. Так, к 60-летнему юбилею Октябрьской революции 1917 года ( которую сейчас называют Октябрьским переворотом) нашей редакции пришла в голову коллективная мысль опубликовать подарочным изданием факсимиле первых декретов советской власти. Идея всем понравилось, ее подержали в Обкоме и ЦК КПСС, коим и подчинялось издательство, и работа закипела.
Сами декреты хранились в архивах Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, откуда мы и получали их копии с четкой инструкцией, какие фамилии и подписи, стоящие под декретом, следует вычистить без следа. Что наш художник и делал. Но этого оказалось недостаточно. Когда оттиски декретов попали в Горлит, цензоры вызвали меня к себе и, слегка встревоженные и озадаченные, заявили что декреты публиковать нельзя. Я было объяснил, что все они давно напечатаны в соответствующих сборниках — мы лишь воспроизводим их факсимильно… Ответ был такой: да, по-отдельности декреты известны, но в данном составе на них требуется специальное разрешение… Разрешение мы достали, и подарочное издание, в специальной нарядной коробке, вышло в свет. Его было нестыдно дарить хоть генсекам компартий разных стран — от Франции до Вьетнама… Теперь они раритет, а если кто-то не найдет там некоторых фамилий, то пусть знает — их стерли.
Несколько слов о том, как я обходил цензуру в своей, уже писательской, жизни. В повести о газетной работе «Подпись под клише» я написал, что «не позднее других прочел и о Холдене Колфилде, и об одном дне «Зимы тревоги нашей». Так я давал понять искушенному в подтекстах читателю, что между Сэлинджером и Стейнбеком читал запрещенного тогда Солженицына ( «Один день Ивана Денисовича»). Впрочем, этого не понял никто — ни цензура, ни читатель...
Свою повесть про детство я назвал «Мальчику вслед». А ведь это была аллюзия на стихотворение запрещенного Бродского ( …Cловно девочки-сестры/ Из непрожитых лет, / Выбегая на остров, /Машут мальчику вслед). В повести у меня тоже были девочки-сестры...
Поэтам было легче. Поэзия метафорична. Преследуемый критиками классик английской литературы Томас Харди как-то обронил: «Если бы Галилей в стихах сказал, что земля крутится, инквизиция оставила бы его в покое». С помощью метафор можно было протащить многое. Помните, у Андрея Вознесенского: «Хлещет черная вода из крана, /Хлещет рыжая, настоявшаяся, /Хлещет ржавая вода из крана, /Я дождусь — пойдет настоящая». Это стихотворение «Ностальгия по настоящему» в первой публикации, кажется, в журнале «Юность», называлось «Водопровод в Риме». Рим тут, разумеется, ни при чем…
В 1968 году я написал стихотворение, которое с тех пор живет своей отдельной от прочих моих стихов жизнью, — несколько раз переиздавалось в различных сборниках, посвященных Санкт-Петербургу (Ленинграду). Недавно мне снова позвонили из одного издательства с просьбой дать право на его публикацию в очередном альбоме.
Названо оно «Петропавловская крепость». Намек улавливаете?
В нем, как я тогда, почти сорок пять лет назад, считал, закодированы приметы моего и, не только моего, времени. Какие — судите сами.
Над ледяными зданьями,
Над проседью садов
В белесом хрупком пламени
Ночных прожекторов,
Над арками, решетками,
Шестерками коней,
Над облачками шепота,
Молчанием теней,
Над паутиной, проволокой,
Угрюмой толчеей,
Над всем, что было промельком,
Негреющей свечой,
Над куполами, плитами,
Кругами колоннад,
Над каблуками, сбитыми
В паломничествах, - над
Глухой тоской острожною
В кольце углов шести,
Мой ангел обмороженный,
Лети, лети!
Да, мы дождались - из крана хлещет настоящая вода! Но она оказалась водицей. Нынче слово почти ничего не весит и не значит. Дескать, мели, Емеля, твоя неделя...

Кажется, я начинаю понимать, почему власть начала зачистку именно с Сергея Удальцова. Потому что он за социализм. А что такое социализм - это равенство, братство и экспроприация экспроприаторов. Власти это нужно?
Пассионарный либерал Валерия Новодворская назвала его на Эхе своим врагом. Логично, ибо построение социализма требует резкого ограничения человеческих прав и свобод.
Сергей был членом партии Анпилова (Коммунисты Трудовой России), на последних президентских выборах поддерживал кандидатуру Зюганова, даже считался его возможным преемником на посту председателя КПРФ. Является сопредседателем Оргкомитета партии Российский Объединенный Трудовой Фронт (Рот фронт). Помните, в Германии в 20-х... воздетый к небу кулак трудового люда.
Мне, воспитанному в школе, армии и университете на идеологических клише марксизма-ленинизма, было непросто уже зрелые годы отрешиться от этого. Сергей Удальцов и не отрешался, он это принял, потому что в страстные девяностые был еще юношей. Он за социализм, это его выбор и как всякий сознательный выбор заслуживает если не понимания, то уважения...
Но...
Я не смотрю НТВ с его анатомиями протестов, но агентурная видеозапись встречи нашего оппозиционера с некими грузинскими заговорщиками попалась мне на Первом канале – она предшествовала интервью, которое корреспондент Первого взял у Удальцова. Увы, Сергей выглядел смущенно – он не пылал праведным гневом и жаждой справедливости и не грозился подавать в суд на клеветников из НТВ. Хотя и сказал на всю аудиторию Первого, что там не он, а типа – человек, похожий на... (он назвал наобум Скуратова - был у нас при Ельцине такой генпрокурор, которого развели на проститутках и отправили в отставку...)
Мне показалось, что эта видеозапись очень похожа на разводку. Уж больно демонстративно, больно провокационно, словно на камеру, выражали свои намерения разрушить Россию некие грузинские заговорщики. Станиславский бы сказал – не верю. Наше ОГПУ в 20-х годах разводило врагов советской власти куда искуснее. Помните, операции «Трест» или «Синдикат-2», когда удалось выманить из-за границы лидеров Белого движения, в том числе знаменитого террориста Савинкова.
Возможно, пусть это мое сугубо оценочное суждение, и тут были подставные грузины, сыгравшие роль подсадных уток. Только, увы, не это главное – главное, что Удальцов на них повелся… Кстати, интересно, факт подставы является ли по нашему уголовному кодексу смягчающим обстоятельством? Или неужели и вправду какие-то сумасшедшие подпольщики, духовные наследники Кобы, искали в наших политических сетях золотую рыбку, исполняющую их желания?
Так или иначе, Удальцов, оказавшись на Первом канале, заявил – «я не встречался», «это не я». А в Следственном комитете признал: да, встречался, да – я. Мне кажется, на этом карьера видного оппозиционера и, по утверждению многих, «мужественного человека» окончилась. Ибо единожды солгавши, кто тебе поверит.
Одно дело лгать, находясь у власти, где лгут много и самозабвенно, и совсем другое, когда ты борешься за правое дело по другую сторону баррикад. Впрочем, для протестного движения в конфузе одного из его лидеров есть и свои плюсы. Чистые руки и чистая совесть – это ведь не просто слова. Если по христианским канонам, то в конце концов должны побеждать те, кто нравственней и правдивей. Лидеры приходят и уходят, а протест остается.
И еще удивило — что он сравнил себя с Лениным. Впрочем, тут же осознал, что ляпнул не подумавши, и поправился, что до Ленина ему еще учиться и учиться. Пардон, но Ленин, что бы о нем сегодня не говорили, был гением. Хотя верно и то, что учиться никогда не поздно...
В отличие от Сергея Удальцова, я бы не хотел обратно в социализм. Теперь ему рекомендуют занять правильную линию защиты… Удачи ему в этом.

12 октября 2012, 23:26 Эхо Москвы