Вл. Бейдеру
***
Быть евреем – как заданье.
Кто еврей - тот и герой.
Оттого-то и рыданья
Стихотворною строкой.
Оттого-то и на скрипке
Откровенья наугад
И подобие улыбки,
Опознавшей рай и ад.

Быть евреем – как призванье,
Как на алтаре ключи…
Оттого-то и сиянье
Семисвечника в ночи,
Чтоб под вечер и наутро,
Отряхнув сомнений прах,
Посмотреть светло и мудро,
С каплей горечи в глазах.

4 марта 2016

***
Так и случилось... Порой во плоти
Старость уже навещает без стука.
Нет, как софизмами тут ни крути,
Старость довольно отвратная штука.
Раньше, бывало, лишь снится она,
А поутру просыпаешься бодро
И, отходя от нелепого сна,
Льешь на себя жизни полные ведра.
Вот бы уйти от присухи тайком -
Ну, там, пропасть в кущах бедного сада,
С крыши свалиться, с горы кувырком,
Да и об камень, уже без возврата.
Но что-то держит - не то чтобы страх,
Или какая-то там сверхзадача…
То ли мгновенье заката в глазах,
То ли рассвет, что еще и не начат.

4 марта 2017

За окошком всего минус семь,
А под ветром - так все восемнадцать.
Знать, зима охренела совсем,
Ей, зиме, лишь бы поизгаляться…
За окошком такой ветродуй,
Что коньки, блин, отбросить недолго.
Ну, а ей, так сказать, хоть бы …
И куда деться старому волку?

***
Не любитель я русского мата,
Но порой, чтоб украсить посты,
Я три точки пощу виновато -
Ну, а прочие мне до .....

Первый раз я читал «Анну Каренину», когда мне было лет четырнадцать, и очень этим гордился. Однако не уверен, что прочел до конца – история Левина казалась мало интересной (боюсь, как и сейчас).
«Мне все понятно, - говорил я родителям, держа на коленях огромный томище, - вот только одно место я не понимаю», - и показал им непонятный отрывок:
«То, что почти целый год для Вронского составляло исключительно одно желанье его жизни, заменившее ему все прежние желания; то, что для Анны было невозможною, ужасною и тем более обворожительною мечтою счастия, — это желание было удовлетворено. Бледный, с дрожащею нижнею челюстью, он стоял над нею и умолял успокоиться, сам не зная, в чем и чем.— Анна! Анна! — говорил он дрожащим голосом. — Анна, ради Бога!..Но чем громче он говорил, тем ниже она опускала свою когда-то гордую, веселую, теперь же постыдную голову, и она вся сгибалась и падала с дивана, на котором сидела, на пол, к его ногам; она упала бы на ковер, если б он не держал ее.— Боже мой! Прости меня! — всхлипывая, говорила она, прижимая к своей груди его руки».
Прекрасно помню, как, стоя над о мной, отец и мать молча переглянулись.

Martin had to borrow a pair of Arif’s calf-length black hose.

Гугл: "Мартин должен был занять пару теленка длины шланга черного Арифа".

А надо:))
Мартину пришлось позаимствовать черные гольфы у Арифа.

Посреди ночи Локас вскочил и записал приснившуюся ему фразу:
Бог - это регулятор, то есть внутренняя потребность человека как в самоограничении, так и в росте.

Из дому Локас выходит редко, да и то - только выйдет и сразу за руль. А тут решил, что дальше так не годится – надо обязательно ходить. Где-то он прочел, что норма – 15 тысяч шагов в день. Ну, это они, конечно, хватили – он решил начать хотя бы с тысячи, тем более, что случай представился: один его приятель вернулся из Штатов и привез Локасу передачу от родственников – ну, всякие там приятные мелочи, знаки любви и тепла, плюс шарф, дорогая сорочка, что-то там для его жены и - главное - энная сумма долларов в красивой жестяной банке с его любимым молотым кофе . А то на пенсию не шибко развернешься.
Вот спускается Локас в метро с этим богатством в полиэтиленовом пакете, на котором марка какого-то тамошнего супермаркета, и становится в вестибюле в толпу возле наглухо закрытых железных дверей подземки. В Питере много таких станций – без платформы: поезд подкатил, и двери настежь – вагонные и эти, вестибюльные. Но народу много, час пик, и люди вокруг проворнее Локаса – отвык он куда-то спешить – так что когда его очередь войти в вагон, вагонные двери перед самым его носом начинают закрываться. Помня свои молодые навыки, Локас пытается их раздвинуть, тут драгоценный пакет вылетает у него из руки, плюхаясь внутрь вагона, двери захлопываются, далее на Локаса наезжают железные двери и, отскочив, он оставляет себе на память круглые глаза набившихся в вагон пассажиров.
Поезд, само собой, уезжает.
Ваши действия? Только не спешите.
Локас тоже не спешил – дождался следующей электрички и вышел на следующей станции – вдруг кто-то там стоит прямо у дверей с его пакетом и ждет его, дуралея и ротозея. Но на выходе никого не было. Локас сходил к дежурной по эскалатору и дежурной по станции – ни той, ни другой ничего не передавали. Так-так. Была какая-то надежда и на следующую станцию, конечную. Хорошо, что хоть так – всего два варианта. Это Локасу еще повезло… Впрочем, и на конечной никаких приятностей его не ждало.
Ну и ладно, ну и пусть, - подумал Локас, хотя ему хотелось плакать. Плакать и кричать. Вот он бы так на месте того, кто взял пакет… он бы так не поступил. Он бы честно отдал все, куда следует, и с легким сердцем пошел бы домой. Он не такой – ему чужого не надо. А тот, кто прихватил чужое, – пусть он подавится… нет – пусть у него сегодня будет праздник… Может, ему живется гораздо хуже, чем Локасу. А Локас как-никак справляется пока что… Да и шарф ему не так уж нужен. А доллары – тьфу на них…
Короче, Локас улыбнулся своим светлым мыслям, поднялся по эскалатору, вышел из метро и, прижимая к груди драгоценный пакет, направился домой.
История, которую он прокрутил в уме, удачно проскочив с пакетом в закрывающиеся двери, ему понравилась.

А позавчера Локасу приснилось, что идет он в нижнем вестибюле метро "Гостиный двор" с пакетом, в котором две бутылки хорошего пива, и вот вдруг дно у пакета отваливается - две бутылки падают на каменный пол вестибюля и, естественно, вдребезги разбиваются. И еще почему-то с шеи Локаса падает на пол же золотая цепочка с древнеегипетским анхом - ключом жизни.
Цепочку Локас тут же поднимает, а вот все эти осколки... и лужа пива...
Хорошо, что на том сон и оборвался...
Проснулся Локас, вспомнил и только плечами пожал.
Но уже утром.
До холодных обливаний.

Минувшей ночью Локас страшно ругался во сне – то ли на жену, то ли на матушку, которой давно нет в живых, то ли на южного человека, которому женщины ни с того ни с сего (могли бы и спросить...) поручили ремонт в гостиной. Мало того, что этот человек все вокруг засрал до неприличия, нанес со двора на своих рубчатых подошвах слой грязи, но еще и пустил в квартиру приблудного рыжего кота, который теперь шмыгал под ногами. Давно Локас так не орал… тем более что котов он с детства не любил, особенно рыжих.
Проснувшись, Локас не без удивления вспомнил этот сон и подумал, что по жизни он давно уже ни с кем не ругается, не гневается - теперь его почти невозможно вывести из себя. Нет, не то, чтобы там какое-нибудь сознательное смирение на него нашло – просто убыл тестостерон, а с ним и агрессия.
Но память о тестостероне осталась. Во сне.
Теперь тестостерон нам только снится).

Вчера журнал «Звезда» наградил меня дипломом за лучшую публикацию года. Об этих мемуарах я уже писал в ФБ ( пост от 1 сент. 2016). В предисловии к журнальной публикации мемуаров я писал, что надеюсь найти наследников. Они нашлись! Из Москвы мне с благодарностью написал внук Б. Мейснера, еще жив и сын, которому восемьдесят. Мемуары эти – об ужасах сталинщины, о тюрьмах и пытках, которым следователи подвергли автора мемуаров, дабы выбить нужные им показания. А единственной уликой против Бруно Ивановича Мейснера (1906-1983), петербуржца, на момент ареста - инженера отдела главного механика знаменитого Уралвагонзавода, была его немецкая фамилия. Ибо сам он был из так называемых русских немцев, сыном известного народовольца Ивана Ивановича Мейснера, приговоренного в царские времена к 18 годам каторги...
В общем, хотите читать – читайте на сайте Звезды.
Пытаясь осознать причину перерождения социализма в строй насилия и тоталитаризма, автор цитирует Маркса: «Цель, для которой требуются неправые средства, не есть правая цель». Джавахарлал Неру – отец независимой от Британии Индии – выразился еще точнее: «Никогда не забывать о значении применяемых средств, даже если преследуемая цель была справедлива, ибо средства управляют целью и меняют ее».
«Вот так и получилось при сталинском полицейском социализме: средства изменили цель!», - пишет автор. И последняя фраза его мемуаров: «Написал я о прошлом в память всех невинно погибших в сталинских застенках от пули и плетки, в память безымянных жертв, которых никогда никому не счесть». ( Звезда, №№8-9, 2016)
Для меня же лично остается вопрос: а можно ли построить социализм правыми средствами?

А вот мой пост от 1 сентября 2016 г.
Уйдя в 1984 году с должности главного редактора киностудии «Леннаучфильм», я решил, как давно уже мечтал, больше нигде не служить и зарабатывать на жизнь исключительно литературным трудом, благо был уже членом двух творческих союзов – журналистов и писателей. Про жизнь в СССР не могу сказать ничего хорошего (к тому же меня дважды изгоняли из органов печати за «идеологические просчеты», и до 1987 года я был невыездным) – одно было хорошо: за печатное слово адекватно платили. Ну, а если хотелось правды, то для нее был эзопов язык.
Заработки были разные, в том числе всякие, там, рецензии, редактуры, литературные обработки. В самый разгар «перестройки», когда Горбачев допустил «плюрализм мнений», мне позвонил мой давний приятель и коллега Володя Лепетюхин, заведовавший тогда реакцией в Лениздате, из которого меня и турнули в свое время, и предложил сделать литературную обработку одной рукописи на ставшую трендом «лагерную тему». Я прочел, ахнул и согласился. Материал был уникальный, а обработка была не лишней – но отнюдь не смысловая, а исключительно стилистическая: иногда, скажем, достаточно просто переставить местами слова, чтобы предложение заиграло. Я взялся за дело. Тем временем Лепетюхин ушел из Лениздата, организовав свое собственное издательство «Час пик», а я вернулся в ту же самую свою редакцию, поскольку выдохся на литературной поденщине.
Лагерная тема продержалась в издательском тренде года два, не больше, и когда книга Бруно Мейснера «Я не шпион» была уже набрана, сверстана и художественно оформлена, ее выбросили из плана. А может, она просто рассердила кого-нибудь там, наверху, хотя, вроде бы, цензуры в 1991 уже не было…
Уходя из Лениздата, я взял оригинал-макет книги с собой… Когда появился Интернет, я все мечтал, что оцифрую книгу и выложу ее на каком-нибудь достойном сайте, типа «Мемориала». Но получилось проще – мой любимый журнал «Звезда» прочел, тоже ахнул и сказал – публикуем, ты и будешь публикатором.
Все, теперь я могу выдохнуть. Все эти годы я чувствовал себя в долгу перед автором.