Вот очередной полушутливый комментарий к наступающему по Восточному Календарю году. До этого, кроме «Года морской свинки», которого, разумеется, нет в календаре, я комментировал «Год крысы», «Год быка» и «Год змеи»…
Ну а поскольку Год лошади – это мой год, то промолчать я не могу.



У лошади обычно легкий и веселый нрав. Ей палец покажи – она тут же заржет как лошадь.
Говорят, что лошадь – большая труженица: пашет от зари и до заката. Но это не так. Пахать она не любит - пашут на ней.
Лошадь свободолюбива, свободной и рождается. Прежде чем сесть на нее верхом, надо ее укротить. Но и укрощенная лошадь нет-нет, да взбрыкивает. Об этом лучше не забывать. Лошадь может притвориться покорной и послушной, но в душе она все равно свободна.
Лошадь легкомысленна и азартна – в этом ее артистизм. Прекрасная, она и сама стремится к прекрасному. Просто так, без всякой цели. Из чистой эстетики. Ее бесстрашие – результат азарта.
Лошадь высокоморальна и порядочна – она никогда не бросает в беде.
К лошади непросто войти в доверие – зато верней друга вам не найти.
Лошадь впечатлительна. К тому же большая фантазерка. Иногда она вдруг, неведомо чего испугавшись, скорее, собственных фантазий, бросается вскачь, как безумная. И может наломать дров.
Да, лошадь бесстрашна и в то же время пуглива. Если она стоит задом, то, подходя, надо сказать: «Прими!» Иначе можно получить копытом. Часто удар лошади смертелен.
Когда про кого-то говорят, что он отбросил копыта, это точно не про лошадь и даже не про коня.
Лошадь, как мы знаем, спит стоя. Но и ей иногда нужно поваляться. В известном выражении это прерогатива лишь коня, что в корне неверно. Поваляться лошади нужно не для того, чтобы выправить позвоночник после неумелого седока, а чтобы восстановить естественный ход вещей. Так - глядя снизу вверх, а не только сверху вниз, она получает голограмму подлинной реальности.
Словари же в один голос, но не очень убедительно объясняют нам, что выражение «еще конь не валялся» означает, что «дело еще не начато» ( типа, трава не примята, цветы не сорваны).
У Фазиля Искандера есть такая фраза:
«Душа, в которой конь не валялся, но ослы бегали вперегонки».
Это скорее про нас.
Кстати, насчет ослов. Знаете, кто такой лошак? Это помесь жеребца и ослицы. А мул? Это гибрид осла и кобылы.
За исключением головы с короткими ушами лошак мало чем отличается от осла, разве что орет не своим голосом. Увы, очень часто кобылы выходят замуж за ослов. Вот почему вокруг так много лошаков.
Попутно отметим, что эпитеты «жеребец» и «кобыла» у нас в большом ходу. Впрочем, остается загадкой, чем конь отличается от лошади, поскольку лошадь на самом деле часто оказывается конем, а конь – лошадью.
Когда сравнивают с конем – иронизируют или одобряют, когда с лошадью – грубят или сочувствуют. Когда хотят провести четкий гендерный водораздел между конем и лошадью, добавляют, что конь – он с яйцами.
Есть еще мерин, но это грустная история.
Лошадь, в отличие от человека, имеет целый набор способов передвигаться: шаг, иноходь, рысь, аллюр, галоп, прыжок. При желании человек, опустившись на четвереньки, может эти движения повторить. Однако лошадью мы при этом любуемся…
У человека есть лишь одно преимущество перед лошадью - он умеет не только передвигаться на карачках, но и ползать.
Свифт считал лошадь во всех отношениях лучше человека.
Считает ли так сама лошадь, мы не знаем.
Иные считают, что человек для нее бог, потому она его терпит.
В таком случае мы точно повторяем ее теософский опыт.
Говорят, что в наступающем году лошадь – синяя.
Ну что же, синий цвет – цвет совершенства.

Однажды Локасу палец прищемило, точнее ударило захлопнувшейся железной дверью. Да так, что Локас не узнал его – особенно лиловый ноготь, в котором пульсировала пытка. Пришлось бежать в медпункт, где, нагрев докрасна на спиртовке простую скрепку, ноготь и проткнули. И боль сразу ушла – вместе с кровью и лимфой.

Как просто! – подумал тогда Локас.

В молодости Локас* жил под девизом «все к лучшему в этом лучшем из миров». Сарказм Вольтера или его героя доктора Панглоса Локас осознал только в свои зрелые годы, да и то в связи с тем, что обещанный советским людям коммунизм так и не наступил. Однако взамен коммунизма была затем обещана перестройка, и Локас снова оказался среди принявших это всерьез. С тех пор он уже не мыслил себя вне политической жизни, жадно черпая новости из газет, радиоэфира, а позднее – и из Интернета. Для сопричастности он даже завел блог в ЖЖ, где отмечался ядовитыми комментариями по поводу властей предержащих. Ядовитыми – потому что Локас, наконец просекший, что все в этом далеко не лучшем из миров иногда имеет свойство катиться к худшему, стал оппозиционером. Настолько оппозиционером, что однажды даже купил билет и съездил в Москву, чтобы выйти локоть к локтю с другими оппозиционерами на Болотную площадь…

Ну а поскольку власть в стране каждый день давала Локасу сто поводов для сарказма, то он и не заметил, как стал ипохондриком и мизантропом, подсевшим на политическую наркоту. Ибо уже не мог и дня прожить, не наглотавшись яда российских будней. Особенно невыносим был Локасу национальный лидер. Невыносим и неприемлем настолько, что, едва завидев его на телеэкране, Локас переключал канал, из-за чего не раз имел разборки со своей законной половиной, которой лидер очень даже нравился.

«Да ты его любишь, - говорила ему супруга, - обожаешь… Ты дня без него прожить не можешь!» И однажды Локас почувствовал, что, похоже, так оно и есть. Только, разумеется, наоборот – то есть любовь как ненависть. И он вспомнил бессмертные строки: «Давно, усталый раб, задумал я побег в обитель дальнюю трудов и чистых нег». В самом деле, - подумал он, - глупо тратить остаток дней на ненависть. Разве мало в жизни настоящей любви – к природе, к красивым женщинам, к любимому делу, к музыке, книгам, картинам и к тишине в лесу, начинавшемся сразу за его дачкой… И он перестал смотреть телевизор, слушать радио, пользоваться Интернетом, он отключил себя от всего, что каждый день и даже каждую ночь было причиной душевной боли, - от всего того, что вкратце можно было бы назвать попранием справедливости. А Локас был за справедливость, потому что для него, атеиста, единственно возможный бог назывался бы словом совесть. Власть же, по мнению Локаса, бессовестна.

Почти год Локас прожил анахоретом и эскапистом, делая вид, что все происходящее в его стране ему пофиг, но душевная боль не унималась, и однажды, зарычав от ненависти уже к самому себе, он снова вошел в Интернет и прильнул к Граням. ру и к «Новой газете» как к заветному дозняку…

Да и как тут не прильнуть, когда национальный лидер приводит престраннейшие аргументы в пользу новых думских зарплат, а про Pussy Riot заявляет, что они уронили достоинство женщины. По Локасу это самое достоинство уронили совсем другие дамы, что из Думы, а Pussy Riot… просто они посмели покуситься на достоинство Самого…и не покаялись. А тут еще, как снег на голову, помилование Ходорковского…
Наутро после знаменательных событий, о которых сегодня говорят и пишут все и везде, Локас проснулся другим. И не сразу до него дошло, откуда такая благодать. Он ощупал себя. Все на месте… нет только одного - душевной боли. Она исчезла. Испарилась. Впервые за много лет.
Надолго ли? Оказалось, что ненадолго. Потому что по Болотному делу выпустили далеко не всех. А ведь и он мог быть среди них ...
_______________________________

*Локас – собирательный образ нашего современника. – И.К.

24 ноября 2013, 23:11 ( на Эхе Москвы)

Если бы Локаса вдруг пригласили на только что случившееся литературное собрание писателей с президентом страны во главе, он бы ни за что не пошел. И даже не стал бы объяснять почему. Он и на собрания своего родного союза писателей не ходит, не говоря уже о собраниях писательской секции. Но членские взносы платит. Причина же проста: если два, ну, три писателя вместе — это еще Локасу понятно, то писательское сборище — это абсурд. А что-то просить у власти — абсурд вдвойне, ибо попросивший уже никогда не будет свободен. Это советская власть объединяла творческих людей в союзы, потерявшие сегодня остатки смысла. Теперь они вроде как клубы по интересам, не более...

Писатель — это рак-отшельник, писательство — это явление штучное и общие мерки к нему неприменимы. Впрочем, когда Локас читает на том же «Эхе», что раньше члены союза писателей писали исключительно под заказ, то это далеко не так. Если бы под заказ, у нас не было бы такой литературы! Да, были и конъюнктурщики, но многие приходили в литературу, испытывая потребность выразить какие-то чувства, мысли и впечатления, приходили, когда мучила совесть и жажда справедливости. К ним относил себя и Локас.

При советской власти с ее цензурой и отсутствием свободы слова у Локаса вышли лишь две книги. О чем писал тогда Локас? — о детстве, юности и об армии, в которой ему довелось служить, и в которой тогда не было ни дедовщины, ни чернухи. Их радиорелейный полк охранял на Крайнем Севере воздушное пространство страны, и, представьте, даже там случалась любовь, потому что как раз в те годы в армию пригласили служить на добровольных началах девушек.

Итак, писатели писали, читатели читали, а государство огромными тиражами пыталось преодолеть книжный дефицит. Книги тогда — в семидесятые-восьмидесятые годы — были едва ли не самым ценным продуктом, а писательство едва ли не самым уважаемым занятием. Локас мог бы привести много примеров этого уважения, но остановимся хотя бы на гонорарах. На первый его гонорар можно было тогда купить автомашину «жигули» или «москвич», а на второй Локас, уже нигде не работавший, кроме как за письменным столом с печатной машинкой «Оптима», прожил целых два года. Если сложить, то это где-то около миллиона нынешних рублей.

Очень скоро после того, как цензура была отменена и в стране воцарилась свобода слова, Локас почувствовал, что его словотворчество свободному рынку на фиг не нужно. А что было нужно книжному рынку, то Локас не умел — всякие там фэнтези и детективы про бандитов, ментов и следователей. Локас слегка запаниковал, потому что считал уже себя профессиональным писателем, ну как, скажем, профессиональный боксер, получающий за свои выступления гонорары. Однако его выступления были не нужны.

С перепугу Локас попробовал себя на ниве эротической литературы, к которой после известного публичного высказывания, что " в СССР секса нет«, интерес в стране явно возрос, да и секса, когда на рынок хлынули импортные противозачаточные средства, включая презервативы, явно прибавилось. Но овчинка не стоила выделки: гонорар за каждую книгу, над которой он корпел никак не меньше года, равнялся лишь месячному заработку, скажем, водителя трамвая. Чтобы не умереть с голоду, Локас занялся переводами — переводил он для издательств все подряд, лишь бы давали: и книги по хиромантии, и всякие там оздоровительные практики, и о том, как обустроить жилище по фен-шую, и прочую в основном англо-американскую лабудень, написанную отнюдь не как крик души, а только для голимого бабла...

Это позволило Локасу в свободное от переводов время писать и что-то свое — за минувшее после развала СССР время он написал восемь книг художественной прозы. Гордится он ими не очень, потому что тиражи ничтожны, а гонорары смехотворны. Гонорар за каждую — месячный заработок медсестры или учителя средней школы... А еще хуже, что все они просканированы неведомыми доброхотами и выложены для свободного доступа в Интернете. Если бы платили хотя бы по рублю за прочтение книги, Локасу было бы не страшно заглядывать в свою старость...

Нельзя сказать, что Локас совсем уж писатель-неудачник — пару раз его книги входили в списки номинантов на всякие крутые литературные премии, а не так давно он даже получил премию одного толстого литературного журнала, опубликовавшего его роман. Премия эта называлась — «за лучшую прозу года». Только представьте себе — лучшая публикация в солидном литературном журнале с солидными традициями! Впрочем, премия оказалась размером в 5000 (пять тысяч) рублей.... что он, разумеется, от всех скрыл. Потому что стыдно...

А московское литературное сборище было Локасу любопытно лишь тем, что, как выяснилось, сегодня профессии писателя официально не существует.

Как метко он всегда писал, как дальновидно и дальнозорко! Как ничего не боялся, какие метафоры, какие сравнения! «Моль», «Цапок всея Руси», «дзюдохерия» и еще что-то там про питерскую подворотню. И ничего не боялся! Для Локаса* он был примером прозорливости и мужества, и в этом смысле — чуть ли не кумиром.

Это за него голосовал восхищенный Локас на выборах в Координационный совет оппозиции, это с ним связывал наш пенсионер надежду пожить еще хоть немножко при другой власти, пусть она будет и не лучше нынешней, но другой. Потому что эта настопи... надоела до чертиков. И как же Локас воодушевился, когда прочел феерический, в трех частях, опус мэтра аналитики, почти оракула, о том, что нынешний наш правитель уйдет со сцены в 2013 году. Заявление немыслимое, невероятное, но прозвучавшее ведь не от кого-нибудь, а от самого Пи! И как же там здорово было сказано про тошноту, приступ которой будет таков, что режим захлебнется в рвотной массе. Как этому было не поверить!? Вот Локас и поверил и стал ждать.
Ждет он месяц, ждет другой, читает все подряд, что только можно прочесть «про и контра», и тут на его читательских глазах начинается разваливаться... нет, не вертикаль власти, а наспех сколоченный вагончик Координационного совета, и кумир Локаса чуть ли не первым покидает сей оплот коллективного разума с заявлением, написанным привычно торжественным слогом, чуть ли не гекзаметром. Что пережил тогда неподкупный избиратель Локас, лучше не вспоминать.

Осень пришла, упали листья, и вот Локас читает очередной опус своего бывшего избранника, но уже не о неизбежном уходе того, кто уйдет в 2013-м, а о том, что сборная Украины выиграла на своем стадионе у сборной Франции так, как нашей сборной не выиграть никогда. И все потому, что у их команды есть достойная страна, за которую не жалко и костьми лечь.
Локас вообще-то далеко не футбольный фанат и ему абсолютно все равно, кто у кого выигрывает, но тут он заинтересовался, не лег вчера, против правила, в 23.00, а набрался терпения, дабы посмотреть, как украинцы обнаружат доблесть и верность самостийной родине в ответном матче с французами. Не обнаружили - продули безнадежно, в одни ворота, вопреки главному летописцу отечественной мерклости.
И утром Локас впервые проснулся с крамольной, почти непозволительной для оппозиционера, каким он себя считал, мыслью, что оракул-то, похоже, вовсе и не оракул, и значит, ничего хорошего в обозримом будущем нас не ждет, - все неколебимо, вертикаль как стояла, так и будет стоять, и вряд ли доведется дожить до иных времен.

Так что же получается? Что читанное у любимого публициста, это всего-навсего пар из трещины, от которого лишь голова идет кругом? А кто ответит за базар?
И стало Локасу горько-горько — до тошноты.
__________________________________
*Локас — собирательный образ нашего современника. - И.К.

(Я на Эхе)
Владельцам автомобилей знакомо такое понятие как стоимость километра пробега, куда входят: стоимость машины, плюс стоимость бензина, купленного за все время пользования машиной, плюс стоимость всех страховок, плюс стоимость обслуживания, плюс стоимость штрафов, плюс стоимость налогов, минус деньги, вырученные за проданную машину, - и все это делится на пробег в километрах. Пример: купил машину за 500 000, а все побочные расходы при пробеге, скажем, в 50 тысяч км составили 300 000. Итого 800 000. Продал ты ее за 250 тысяч. Значит, всего потратил 550 тысяч. Подели это на 50 тысяч пробега, получишь около 10 рублей за км.

То же самое можно применить и к стоимости зова природы. Допустимо, конечно, просто выйти в лесок, и это не будет стоить ничего, но если ближе к цивилизации, то…

Итак, Локас* прикопил деньжат и воплотил свою стародавнюю мечту: жить на даче в цивильных условиях. Под цивильными условиями он понимает в первую очередь унитаз, сливной бачок, канализацию и вообще все технические новации, которые связаны с отправлением естественных потребностей. Последнее слово техники в этой области - аэрационная станция, которая обошлась ему вместе с установкой в сто пять тысяч двести семьдесят восемь рублей пятьдесят копеек. Копейки ему особенно понравились: значит, не жулики. Считают без обмана. Еще тысяч в сто обошлись ему работы по оборудованию в доме соответствующего узла. Но когда, наконец, все было закончено, и он с восторженными криками выбежал после первого посещения уютно оборудованного уголка, выяснилось, что уже наступила осень и с дачи пора съезжать. Он и съехал. И теперь мучается.

Почему? Ложась спать, он делит потраченные денежки на число посещений заветного места, которые успел совершить до возвращения в город. А их всего-то было чуть более двадцати. И даже с учетом того, что ему помогала и его жена, стоимость одного визита переваливает за десять тысяч (и это без учета стоимости туалетной бумаги).

Теперь, обмозговав и отвергнув мысль зазимовать на даче, он с нетерпением ждет лета, чтобы снизить эту катастрофическую пятизначную цифру. И еще он боится смерти, к которой раньше, будучи человеком немолодым, относился довольно равнодушно. Ведь, хвати его Кондратий, Локус так и уйдет с мучительной мыслью о несправедливости бытия.

И в самом деле - кто был бы спокоен, зная, что покидает сей мир, установив рекорд по стоимости отправления естественной нужды.

Одно у Локаса утешение - не все считают так, как он. Иные ради зова собственной прихоти втюхивают миллиарды долларов в разные проекты, которыми и воспользоваться толком не сумеют в силу их, проектов, абсолютной неокупаемости. И ничего, живут же - вполне довольны собой и еще других поучают.
_______________________________

*Локас - обобщенный образ моего современника. – И.К.

Приедается все,
Лишь тебе не дано примелькаться.
Дни проходят,
И годы проходят
И тысячи, тысячи лет.
В белой рьяности волн,
Прячась
B белую пряность акаций,
Может, ты-то их,
Море,
И сводишь, и сводишь на нет.

С юности, когда я открыл для себя Пастернака, эти его строки продолжали завораживать, несмотря на ход времени, в котором менялись мои предпочтения и пристрастия. Казалось, никто о море так в стихах не писал – ни до, ни после. Строки накатывают, как волны, возвращаясь вспять и сталкиваясь с идущими следом - это качающаяся полиритмия передана двустопным и трехстопным анапестом, врезающимися в двустопный хорей, за которыми вдруг вступает двустопный амфибрахий….
А этот звуковой повтор «И сводишь, и сводишь на нет» - как лопающиеся пузырьки пены на песке после очередного отката волны…
Всегда думал, что аналогов нет. И вдруг буквально на днях открываю читанный-перечитанный сборник стихов Бунина в «Малой библиотеке поэта», 1961 г.) и читаю:

Набегает впотьмах
И узорною пеною светится
И лазурным сиянием реет у скал на песке...
О божественный отблеск незримого - жизни, мерцающей
В мириадах незримых существ!
Ночь была бы темна,
Но все море насыщено тонкою
Пылью света, и звезды над морем горят.
В полусвете все видно: и рифы, и взморье зеркальное,
И обрывы прибрежных холмов.

Может, я ошибаюсь, но не помню, чтобы в «Охраной грамоте» было хоть слово о Бунине. О Маяковском – да, сколько угодно… Но Бунин…
Открыв для себя Бунина в том же семнадцатилетнем возрасте, я уже не закрывал его – и проза и поэзия поразительны по точности, наблюдательности и некой вневременной глубине. Кажется, что его слово не стареет, а наоборот - получает все новые обертоны.
Ему было 28 лет, когда он написал:

Я к ней вошел в полночный час.
Она спала, - луна сияла
В ее окно, - и одеяла
Светился спущенный атлас.

Она лежала на спине,
Нагие раздвоивши груди, -
И тихо, как вода в сосуде,
Стояла жизнь ее во сне.
1898
Кажется, что здесь весь родившийся через год Набоков…

«Ищу я в этом мире сочетанья
Прекрасного и вечного» - писал Бунин.
Однажды, будучи уже членом Союза писателей СССР, я собрал свои стихи и показал их Александру Кушнеру, чья поэзия была мне близка.
Кушнер что-то похвалил, что-то отверг и сказал, что я не поэт. Логично, поскольку я числился писателем.
Но тогда я у него спросил про Бунина.
- Бунин не поэт, - убежденно заявил Кушнер.

Вам нравится название улицы, на которой вы живете? Мне название моей улицы - не очень. Проспект КИМа – это что такое? Нет, это не в честь какого-нибудь знаменитого корейца, типа Ким Ир Сена или англичанина Кима Филби, агента советской разведки. КИМ – это всего лишь аббревиатура: коммунистический интернационал молодежи, то есть международная молодёжная организация, созданная в 1919 году как секция Коминтерна. Свое нынешнее название сей проспект получил в 1933 году. Коминтерн… молодежное звено… Поди объясни это молодежи… Ну, КИМа и КИМа… Зато легко запомнить.

И все-таки, согласитесь, лучше жить в Петербурге на проспекте КИМа, чем, скажем, на улице Белы Куна, венгерского и советского политического деятеля, председателя Крымского ревкома с ноября 1920 года, активного участника массовых казней в Крыму. По официальным советским данным число жертв тамошнего террора оценивалось в 52 тысячи человек, по современным неофициальным – вдвое больше.

Особенно много одиозных топонимов, а точнее годонимов ( от др. греч. одос –улица) в Невском районе Санкт-Петербурга – там вокруг проспекта Большевиков собрались приснопамятные борцы за советскую власть – Подвойский, Антонов-Овсеенко, Шотман, Коллонтай, Чудновский, Крыленко, Дыбенко и пр.

Заглянем в биографию последнего – а то ведь живут люди на улице его имени, заходят каждый день на одноименную станцию метро, а что про него знают?

Итак,

Павел Ефимович Дыбенко (16(28) февраля 1889 -29 июля 1938) – русский революционер, советский политический и военный деятель, 1-й народный комиссар по морским делам РСФСР, командарм 2-го ранга (1935).

Своим взлетом к вершинам власти этот богатырского сложения малообразованный матрос, выходец из крестьянской семьи, обязан исключительно своей жене А. М. Коллонтай, дочери царского генерала, бывшей в кругу ближайших сподвижников Ленина. Именно она знала тайну связи большевиков с Германским генеральным штабом, это она занималась транспортировкой немецких денег для организации Октябрьского переворота, она же руководила вооруженным захватом Александро-Невской лавры, за что и была предана «анафеме» русской церковью.

Историки пишут:

В первые часы после захвата Зимнего дворца Дыбенко выполнил весьма деликатную операцию по изъятию в Министерстве юстиции судебного дела "о немецких деньгах для партии большевиков", что открыло Временное правительство. Дыбенко изъял, а Ленин и Коллонтай уничтожили документы германских и шведских банков, которые проливали свет на революционную аферу.

5 января 1918 года в день открытия всенародно избранного Учредительного собрания, когда в его поддержку на улицы Петрограда вышло до 60 тысяч демонстрантов, на углу Невского и Литейного демонстранты были расстреляны матросами-братишками под началом Дыбенко. Затем он же разогнал и Учредительное собрание. Так Россия лишилась возможности пойти по совсем иному пути…

В феврале 1918 года Дыбенко командовал отрядом моряков под Нарвой, но бежал «без напора со стороны немцев». В результате сей плачевной акции его отряд был разоружен, а сам командир исключен из партии и лишен всех своих постов. Но самое удивительное, что именно это позорное поражение от вяло наступавших немцев под Нарвой ( 18-20 февраля) стало впоследствии отмечаться как день рождения в победных боях Красной Армии ( 23 февраля – «мужской праздник» советских времен)

Однако «близость к телу» спасла тогда Дыбенко, как будет еще не раз спасать. Из его дальнейших подвигов следует прежде всего вспомнить кровавую баню, который он устроил в Крыму весной 1919 года, будучи там наркомом по военным и морским делам. Тогда и возникло словцо «дыбенковщина» - символ беспредела.

В 1919 году Коллонтай писала о своем мачо с парабеллумом: "Дыбенко несомненный самородок, но нельзя этих буйных людей сразу делать наркомами, давать им такую власть. Они не могут понять, что можно и что нельзя. У них кружится голова".

В 1921 году Дыбенко под началом Тухачевского был одним из руководителей беспощадного подавления Кронштадтского восстания. Называют до 15 тысяч жертв. Смертные приговоры санкционировал и Дыбенко. Тухачевский писал: "Я пять лет на войне, но не могу вспомнить, чтобы когда-нибудь наблюдал такую кровавую резню".

Впрочем, эта парочка еще раз консолидировано выступит уже в другом кровопролитии – в уничтожении восставших крестьян Тамбовской губернии, в том числе с помощью химического оружия…

Далее в жизни Дыбенко будет еще много чего интересного, но, пожалуй, хватит. И едва ли удивительно, что в 1938 году наш командарм отправит на расстрел своего маршала и в том же году будет расстрелян сам. Оба были реабилитированы, ибо преступниками по законам советской власти не считались. Но Россия, правопреемница СССР, не может быть правопреемницей преступлений.

Справка:

«“Улица Дыбенко” - конечная станция Правобережной линии Петербургского метрополитена. Станция открыта 1 октября 1987 года в составе участка “Проспект Большевиков” – “Улица Дыбенко”. Наименование получила из-за расположения на улице Дыбенко. В проекте станция носила названия “Красных комиссаров” и “Весёлый посёлок”. В 2007 году и метрополитен, и Топонимическая комиссия Петербурга подтвердили, что в 2006 году было подготовлено решение о переименовании станции в “Весёлый посёлок”. Решение могло вступить в силу только при условии подписи губернатора . В итоге предложение о переименовании было отклонено».

Вы, конечно, уже догадались , что в 2007 году губернатором Санкт-Петербурга была Валентина Ивановна Матвиенко.

Вот цитата из недавнего блога на Эхе Москвы нынешнего лидера партии «Яблоко», которая не раз поднимала вопросы адекватности городской топонимики:

«Просто у нас по 90-летней привычке умеют чтить “героев” революционного криминала и самозванства. Это – неизжитая часть коммунистического наследия в массовом сознании. И на городских улицах – в виде палачей в их названиях и памятниках».

Теперь у Питера новый губернатор, и Топонимической ( с большой буквы) комиссии пора бы вернуться к давно наболевшему.

Решил посмотреть на Первом канале «Германскую головоломку» в восьми сериях, где Познер и Ургант. Оказывается, до того они поездили по Штатам, Франции и Италии, о чем и было снято кино. Видел случайно только несколько штатовских отрывков, потому мнения не имею. Здесь же для начала мне показалась совершенно излишней фигура Ивана. С его телеобразом теперь напрочь связано амплуа веселого находчивого хохмача, но и только.
Для «головоломной» германской серии все же надо было подобрать Познеру кого-нибудь посодержательней. А тут ни интеллекта в глазах, ни малейшей заинтересованности, ни хотя бы профессионального актерского соответствия среде и теме. Познер делает вид, что обращается к Урганту, а тот даже вида не делает. Мыслей - ноль. Просто невыспавшийся шоумен без охорашивающего грима. Видимо, с его участием Первый канал рассчитывал увеличить аудиторию, а на деле Ургант, уже и так поднадоевший своей пустопорожней вечерней программой, просто пустое место в довольно серьезном и важном замысле. На мой взгляд, разумеется.

К Рембрандту у меня всегда было особое отношение.
В Эрмитаже лучшей работой считал его «Данаю» - к ней всегда приходил как на праздник. После того как литовский нацмен сжег ее кислотой, я ни разу в тот зал не заглядывал. Не хочу видеть, что с ней стало.
Когда уже в сорок лет я решил стать профессиональным художником и от привычной акварели и пастели перейти к маслу, я начал с копий Рембрандта – с его стариков, с его «Женщины, купающейся в ручье. Жаль, ничего у меня не осталось – все раздарил. Из-за него же я бросил эту затею, в какой-то миг осознав, что такое гений.
«Женщину в ручье» я видел в Лондонской национальной галерее, а перед «Ночным дозором» долго стоял в Лувре. Есть много прекрасных художников, их сотни, а может и тысячи. Но мало у кого найдешь то таинство жизни и человеческой души, каким проникнуты полотна Рембрандта.
Недавно для одного издательства я переводил книгу о художниках и скульпторах. Выйдет – покажу и расскажу. А пока – маленький отрывок…

Рембрандт (Рембрандт Харменс ван Рейн)
(Лейден, 1606 - Амстердам, 1669)
У Рембрандта все абсолютно непонятно – его душа, его характер, его жизнь, его работа и его живописная манера. То, что можно предположить о его сущности, проступает в его картинах и в банальных или трагических неурядицах его несчастливой жизни; его тяга к показной роскоши привела его к банкротству. Его несчастья не вполне объяснимы, и его œuvre (творчество) отражает тревожившие его мысли и противоречивые импульсы, возникавшие в глубине его существа, как свет и тень в его картинах. Но, пожалуй, ничто в истории искусства не производит более глубокого впечатления целостности, чем его картины, хотя они и полны многосложной значимости. Будто его интеллект, этот гениальный, великий, свободный ум, бесстрашный и чуждый сервильности, не покидавший его в самых отрешенных раздумьях и самых возвышенных мечтах, был из того же источника, что и его эмоции. Отсюда и трагический отпечаток на всех его полотнах, независимо от их содержания. В его творениях был какой-то изъян, равно как и совершенство, что можно рассматривать как неизбежное следствие столь бурного существования.
Похоже, что эта исключительная, странная, привлекательная и почти загадочная личность развивалась медленно, по крайней мере - в обретении своего подлинного масштаба. Рембрандт рано обнаружил свой талант и оригинальное видение мира, о чем свидетельствуют офорты, сделанные в годы юности, и его первый автопортрет (около 1630 г. ). В живописи, однако, он не сразу нашел нужный ему стиль, чтобы выразить нечто еще мало понятное ему самому, о чем он должен был заявить, - тот дерзкий, размашистый и личностный стиль, которым мы восхищаемся в шедеврах его зрелости и старости. Несмотря на остроту и утонченность, его манера была признана в свое время грубой, что, безусловно, способствовало отчуждению современников от его работ.
Идет ли речь о первых его шагах в творчестве или о его успехах, главную роль в его концепции живописи играло освещение, и он сделал это основным инструментом своих исследованиях тайн внутренней жизни. Этот метод уже приоткрывал ему поэзию человеческой физиогномики, когда он писал «Философа в раздумье» ( «Философа, размышляющего в своей комнате») или «Святое Семейство,» столь трогательно погруженное в свое целомудренное родство, или, например, «Ангела Рафаила, покидающего семейство Товия». Затем ему потребовалось нечто большее. «Ночной дозор» — это пик его славы. У него было всеобъемлющий интерес к жизни, и он жил, размышлял, мечтал и писал картины, будучи обращенным в самого себя. Он думал о великих венецианцах, заимствуя их сюжеты и превращая таковые в искусство глубоких эмоций, почерпнутых из того, что сокрыто под спудом. К мифологическим и религиозным сюжетам он относился так же, как к своим портретам. Ибо все, что он брал от реальности и даже из произведений других, он мгновенно превращал в субстанцию собственного бытия.

Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботы суетного света
Он малодушно погружен;
Молчит его святая лира;
Душа вкушает хладный сон,
И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он.

Далее, как известно, «ничтожество» поэта искупается «божественным глаголом». Поэт преображается, тоскует в забавах мира, чуждается людской молвы и бежит «на берега пустынных волн»…

Очевидно в отсутствии предводителя муз Аполлона поэту, когда-то написавшему, что «поэт в России больше, чем поэт» пришла в голову мысль поделиться заботами суетного света, в которые он нынче погружен. Так родился документальный цикл «Соломон Волков. Беседы с Евгением Евтушенко», показанный на минувшей неделе в течение трех вечеров по Первому каналу.

Собственно, это не беседа, а монолог восьмидесятилетнего мэтра, пережившего поэтов своего поколения и посчитавшего, что его поэзии и прозы, его песен-шлягеров советской поры, его актерских работ, его фильмов и даже его недавнего мюзикла недостаточно для самовыражения, и пообещавшего на сей раз то ли покаяние, то ли исповедь у последней черты, то есть ту крайнюю запредельную правду, к которой столь явно во все времена стремится русский гений. Такого Евтушенко вы еще не видели - интриговали нас рекламные зазывы Первого канала.

Такого – да: мэтр стар и болен, и камера оператора к нему безжалостна, в противовес мудро молчащему и взвешенно спрашивающему интервьюеру. А павлиний пиджак и такой же павлиний галстук только усугубляют гротескную эстетику образа. В остальном – это тот же самый поэт еще советской поры, для которой в качестве священной жертвы писались такие поэмы как «Братская ГЭС» или «Казанский университет», или такие стихи как «Партбилеты», «Коммунары не будут рабами»… Само удивительное, что они ничуть не менее искренни, чем его же «Танки идут по Праге», где той самой власти, которая, казалось, навсегда, поэт бросал вызов. Для это требовалось немалое мужества, ибо власть была скорой на расправу. Но не в случае с Евтушенко…

Вообще, в истории русской словесности не было еще такого прецедента ( и уже наверняка не будет), когда поэт из идеологически зачумленной страны, опутанной колючей поволокой ГУЛАГа, становился гражданином мира, общался на «ты» с президентами и политическими лидерами разных стран и мог даже позвонить из уличной телефонной будки самому председателю КГБ Андропову, чтобы сказать фразу, которую он несколько раз повторит в своем нынешнем интервью: «Если вы посадите Солженицына, я повешусь».

Поэт рассказывает о войнах, которые он посетил, о своих женах и детях, не раз повторяет комплименты в свой адрес от бывших властей, упоминает поцелуй от самого Пастернака, иногда проливает скупую мужскую слезу, и в результате складывается крепнущее от минуты к минуте впечатление, что перед нами не человек, вставший с веком наравне, а лицедей, которому важнее нравиться, чем быть. «Жалкий какой-то Женя. Кокетка… И очень хочет, чтобы его любили. И Хрущёв, и Брежнев, и девушки…»[17]. Это о нем Андрей Тарковский, еще тогда, в семидесятые.

На вопросы, накопившиеся после просмотра первых двух частей, в какой-то мере отвечает третья часть, где Евтушенко пытается поквитаться с Бродским, который нанес ему когда-то незаслуженное оскорбление, заподозрив, что наш поэт способствовал выдворению будущего нобелевского лауреата из СССР. Долгая и путаная разборка с включением магнитофонной ленты, на которой записан голос Бродского, заканчивается компроматом на самого Бродского – письмом, которое тот написал ректору одного американского университета, где Евтушенко собирался преподавать. В том письме Бродский, явно передергивая, характеризует Евтушенко как человека враждебного Америке. Письмо подлинное, - подтверждает Соломон Волков.

Интересно, что примерно так же Бродский поступил с другим своим «другом» - Василием Аксеновым, написав разгромную рецензию на «Ожог», когда одно крупное американское издательство собралось было опубликовать этот роман.

Итог... Казалось бы, ответ получен, правда торжествует и на мундире мэтра, то бишь на пиджаке от Версаче почти ни единого пятнышка. Только зачем нам знать о малодушии и ничтожестве поэтов, когда их муза молчит?