В связи с процессом над Навальным, заключением его под стражу в зале суда и затем неожиданным освобождением, за которым несомненно козни первых лиц государства, Локас поневоле уже в который раз задумался о своей роли в выпавшем ему пространстве-времени. Когда-то словно именно для таких, как он, Галич пел: «Промолчи - попадешь в палачи». Был бы он москвич, несомненно вышел бы в числе тех десяти тысяч на Манежку, а может, и на Ярославский вокзал отправился бы – встречать… Не потому, что Навальный его кумир – отнюдь, а потому, что власть должна знать свои рамки, свои границы и оглядываться, когда она их переступает. Промолчи и завтра придут и за тобой – он и это хорошо понимает. Также он понимает, что протест таких простых людей, как он, должен быть тоже в рамках, очерченных Конституцией РФ.
Да, бывали у нас времена и похуже, при том что многие выдающиеся представители мыслящей интеллигенции пытались их оправдать, подавляя в себе свою человечность во имя небывалого социального эксперимента. Но они ошибались – тот же глубоко уважаемый Локасом Борис Пастернак. Человечность оказалась сильнее насилия. На тех временах ныне поставлен крест – приговор свершился. Опять же у Пастернака в одном из писем к еще ссыльному Шаламову ( 9 июля 1952 г.) есть такие строки: «Не утешайтесь неправотою времени. Его нравственная неправота не делает еще вас правым, его бесчеловечности недостаточно, чтобы, не соглашаясь с ним, тем уже и быть человеком».
И эта вполне достойная мысль не дает Локасу покоя. Локас понимает, что его ментального неприятия власти мало, чтобы быть человеком. И выхода на Манежку или, там, на Болотную – тоже мало. Но, думая о том, что еще лично он мог бы сделать полезного, кроме участия в демонстрациях и ядовитых заметок в ЖЖ, он понимает, что его время ушло и историю теперь делают другие.
А он что?
Однако вот продолжение той пастернаковской мысли, которая так захватила Локаса: «Но его ( времени - И.К.) расправа с эстетическими прихотями распущенного поколения благодетельна, даже если она случайна и является следствием нескольких, в отдельности ложно направленных толчков».
Это ужасная мысль. Чудовищная. Помните у этого же поэта:
Но разве я не мерюсь пятилеткой,
Не падаю, не поднимаюсь с ней?
Но как мне быть с моей грудною клеткой,
Которая всех косностей косней?
Поэт сожалеет, что не укладывается в прокрустово ложе государственной диктатуры.
Те «в отдельности ложно направленные толчки» были землетрясением в девять баллов, которое обрушило всю российскую культуру и еще на сто лет вперед поработило дух России.

Подъезжая из Питера по Мурманскому шоссе к мосту через Неву, последнему перед Ладогой, Локас* вдруг увидел надпись на щите, с правой по ходу стороны, гласящую: «Просим извинения за временные неудобства». Надпись эта, скорее всего, появилась давно, года полтора назад, когда мост полуприкрыли для капитального ремонта, оставив лишь две полосы – туда и обратно - но почему-то Локас раньше ее не замечал: слишком велики были пробки перед мостом, слишком напряжены нервы. А может, надпись появилась все же недавно, когда главные проблемы - ремонт пролетов - были в основном решены и движение стало резвее… Но дело не в этом – дело в том, что надпись эта заставила Локаса мрачно усмехнуться.

Что изменилось за теперь уже довольно долгую жизнь Локаса? Можно сказать, что изменилось все. Кроме временных неудобств. Так что честнее было бы назвать их перманентными, то есть вечными. А раз они вечные, то какой смысл в извинениях.

Почему это строители, вернее, начальство над ними, должно извиняться перед такими как Локас, которые никто и звать никак, то есть простой нечиновный люд, под названием народ. Россия для народа – страна неудобная. Удобства для него не предполагаются. Если народу дать удобства, он, глядишь, возомнит о себе черт знает что и перестанет зависеть от тех, кто наверху. А это низзя!

Для народа следует постоянно чинить всякого рода козни и помехи, чтобы он уважал, побаивался, бил челом у парадного подъезда и просил, просил, просил…

Независимый Локас никогда ничего у власти не просил, всеми силами старался ее избегать и перманентные неудобства своей уже клонящейся к закату жизни воспринимал как симметричное воздаяние за свой афронт. Отсюда и его кривая усмешка. Для него эти извинения на щите - чистая демагогия и цинизм.

Как-то в один из жарких дней этого уже покатившегося под горку лета он с женой решил прокатиться на своей старушке «мазде» до одного из ближайших песчаных карьеров, где, как говорили, чистая прозрачная голубая вода. Выехал он со своего садового участка на трассу федерального значения А-120 и покатил за Мгу, к повороту на Пухолово, точно по карте. Надо сказать, что шоссе А-120 перманентно радовало его своей ухоженностью, четкой, даже излишне подробной разметкой, которую постоянно подновляли, своим ровным покрытием, которое то и дело латали, срезанным на метров пять обочь мелколесьем – он сам видел, как спиливали лишнее, а огромный трактор с огромной корзиной наверху все это грузил и увозил… Такая забота о трассе более чем удивляла Локаса, можно сказать, даже интриговала, пока однажды мимо него с утробным высокомерным рыком не промчалось скоростное чудо типа «ламборджини» или «феррари».

- Повезло нам с дорогой, - сказал он жене. – Где-то тут поселился высокий чин.

Потому и в тот жаркий летний день он отправился к карьеру с голубой по отзывам прозрачной водой, полный приятных предощущений. Свернув с магистрального шоссе федерального значения А-120 на шоссейную дорогу с твердым покрытием Р-41 и уточнив на автобусной остановке у жителей Пухолово свой маршрут, он смело двинул на Петрово, где следовало свернуть на грунтовку, ведущую к желанной цели. Первые пять минут все было лучше некуда – солнечные пейзажи, поля и лес, ровное полотно, и Локас успел даже мысленно поблагодарить администрацию города Кировска за рачительность в отношении вверенной ей территории и проживающих на ней граждан. Но затем начались проблемы и начались они с двух огромных ям, одна за другой легших на пути, прямо посередке шоссе. Впечатление было такое, что здесь разорвалось два вражеских артснаряда или две авиабомбы – печальные следы незадавшейся мгинско-синявинской операции 1943 года при попытке прорвать кольцо блокады Ленинграда. Локас поначалу подумал, что это, возможно, какие-то свежие промоины, но дождей уже месяц как не было.

И это было только начало. Далее приемлемые участки шоссе чередовались с вдрызг разбитыми и с трудом преодолевая их, Локас разнервничался, поскольку недавно у него украли из багажника домкрат, и случись прокол… Еще больше нервничала жена, совершенно не переносившая непредвиденные дорожные обстоятельства. Несмотря на раздолбанное шоссе, встречных машин было немало, и Локас обратил внимание, что это в основном внедорожники.

Еще Локаса поразило соседство с шоссе, не имеющим права так называться, двух-трех новых коттеджных поселков, пребывающих в самом разгаре строительства. Свернув на Петрово и остановившись в Турышкино возле въезда в дачный новострой, Локас спросил у хозяина внедорожника, загружавшего в салон свою семью, далеко ли до карьера.

- Километров пятнадцать, - ответил тот и как-то двусмысленно усмехнулся. Локас понял, оставшиеся километры для него чреваты тяжелым испытанием.

- Поехали назад! – сказала жена, всегда оценивавшая ситуацию быстрее, чем Локас. - Я не буду там купаться.

Чтобы соблюсти паритет, Локас проехал по инерции еще метров двести, но жена решительно опустила стекло и спросила двух идущих навстречу девочек-подростков про дорогу к карьеру, в том смысле - какая она.

- Почти никакая, - честно ответила одна из девочек.

- Понятно, - сказала жена Локаса и энергично изобразила кистью разворот.

Локас не возражал.

Дома, то есть на даче, он заглянул в Интернет и нашел
«ГОСТ Р 50597-93 Автомобильные дороги и улицы. Требования к эксплуатационному состоянию, допустимому по условиям обеспечения безопасности дорожного движения

(Утверждены Постановлением Госстандарта Российской Федерации от 11 октября 1993 г. N 221. Дата введения 1 июля 1994 года)».

Там он узнал для себя много интересного, а в частности, что дороги по своим транспортно-эксплутационным характеристикам делятся на А, Б и В. Что предельные размеры повреждений дорожного полотна, то есть отдельных просадок, выбоин и т.п. не должны превышать по длине 15 см, ширине - 60 см и глубине - 5 см. Сроки же ликвидации повреждений соответственно литерам А, Б и В составляют пять, семь и десять суток.

Месяц спустя он любопытства ради и лелея слабую надежду промчался по глади А-120 и снова сделал поворот на Пухолово. Те ямы глубиной в полметра, а шириной метра в три были на месте. Как говорится, кто бы сомневался…

Да, кстати, возле вдрызг разбитых участков дороги Р-41 Локас, как ни вертел головой, не обнаружил ни одного щита с извинениями.

_____________________________

Локас* - собирательный образ нашего современника. – И.К.

Не скажу, что я испытал культурный шок, вроде оскорбления моих чувств, нет, не религиозных — это отдельная тема, но этических, а, может, и эстетических. И все-таки я был немало удивлен, когда вчера увидел на телеэкране в пустышной программе Ивана Урганта порнозвезду Сашу Грей. И еще удивительней, что - при совершенно попустительском отсутствии разгневанных казаков, православнутых хоругвеносцев и господ чаплиных с милоновыми, озабоченных нашей отечественной нравственностью. Может, кто-нибудь сдуру уже и пожаловался в Генпрокуратуру или в Думу, не знаю, но факт, что гостящая в России порнозвезда Саша Грей пользуется феноменальным вниманием СМИ, ну, как в мировой Сети, где говорят, она занимает по запросам пользователей почетное пятое место. Впрочем, пишут, что она с «этим» уже завязала и пробует себя в нормальном кино. Фа... флаг ей в руки.

А что такого, возразят мне, у нас и свои такие есть, Беркова, например, вышедшая из «Дома-2» или та же Боня, более чем откровенные кадры с которой из вышеупомянутого Дома до сих пор болтаются в Сети. Ничего-де такого, нормальный ход — молодые дамы пропиарились по полной и теперь знамениты и востребованы. А какими средствами, не все ли равно — главное, слава и деньги. А в итальянском парламенте знаменитая порнозвезда Чиччолина даже депутатствовала. Пора-де привыкать и европеизироваться. Это мы еще отстаем от Европы, где уже и однополые браки законодательно разрешены...

В чем хотелось бы навсегда отстать от Европы, так именно в этом.
Если даже я скажу, что лично против порно в Интернете, то ничего не изменится. Что более всего там востребовано, то и будет. Спрос рождает предложение. Хотя мне, разумеется, ближе, во что превращается изображение полового инстинкта, когда за дело берется художник. Вспомните «Мечтателей» Бертолуччи — там почти напрямую показана дефлорация, но кто скажет, что это порно. Небезызвестный Салман Рушди, проклятый мусульманами автор «Сатанинских стихов», называл писателя Генри Миллера порнографом. Едва ли это справедливо. Художники ХХ века сняли шоры с полузапретной темы соития, по сути подготовив почву для сексуальной революции 1960-х., после чего говорить и писать о сексе, изображать его самыми разными средствами перестало возбраняться уже на государственном уровне. В нынешнем цивилизованном мире основной ценностью признан свободный человек в его свободном волеизъявлении. В том числе и в взаимоотношениях полов.

Однако...
Однако за этим стоит огромная трудноразрешимая проблема — насколько, то есть до какой степени цивилизованный человек остается свободен. Ведь стоит вычеркнуть из его сознания десять библейских заповедей, и завтра он превратится в безжалостное ненасытное животное. Как сохранить веру в человека как венец творения, и притом охранить его от самого себя, от тех инстинктов разрушения, что уже не раз в исторической ретроспективе приводили человечество на край гибели? У меня нет ответа. В своей стране я вижу попытки заново обуздать народ с помощью церковных постулатов. Не получится. Время не то. А как еще? Культура? Говорят, если народ окультурить, то дальше оно само пойдет... Не уверен. Пример — сегодняшняя Франция.

А что лично вы думаете? Ваши рецепты? Или все тип-топ, и не о чем волноваться?

Вчера я таранил лбом стеклянную дверь в обувном магазине "Платформа".
Дверь выдержала. Лоб тоже. Разошлись в консенсусе.

До Америки Локас* считал себя гражданином мира и англоманом. В начале девяностых ему представилась возможность это проверить. Так он оказался в Сан-Франциско, где замужем за американцем уже довольно давно жила его родственница – двоюродная сестра, врач-дерматолог по образованию и медсестра по реальной работе. В ту пора дела в развалившемся СССР шли хуже некуда – почти голод, почти разруха, и на совете в семье его замужней сестры было принято решение, что Локас попытается задержаться в Штатах, закрепиться и пустить корни. Оставалось только заполучить хотя бы на пару лет грин-карту, позволяющую ему легально работать. С этим, конечно, предвидились проблемы – был бы Локас евреем, тогда другое дело, тогда вступали бы в силу определенные законы, принятые еще при Брежневе и позволившие тысячам советских евреев беспрепятственно осесть в Штатах. Но попытка не пытка. А пока Локас мог бы, например, попробовать себя в госпитале, где работала его двоюродная сестра, скажем, подсобным рабочим, или в компании, где работал муж его сестры - компания занималась кормом для домашних животных. То есть не самим кормом, а его продажей, дистрибуцией. Как успел заметить Локас – продажа хоть чего угодно была гораздо более ходовым бизнесом в Штатах, чем само производство.

Однако Локасу с его филологическим образованием показалось не по уму убирать госпитальный мусор или разносить по домам «педигри» и «китикет» - он видел себя в школе или колледже преподавателем хоть русской литературы, хоть русского языка или, на худой конец, переводчиком на какой-нибудь фирме, сотрудничающей с бывшим СССР. Из этой затеи ничего не получилось, зато Локас успел немного поездить по Штатам, побывал в парке с секвойями и даже в легендарном Биг-Суре, городке его кумира, отвязного писателя Генри Миллера, которого он переводил. Увы, мечта Локаса о другой, новой жизни западного человека и гражданина мира, за несколько американских месяцев сошла на нет. Он хоть и вполне сносно говорил по-английски, но с каждым днем все больше тосковал по-русскому языку - ему даже снились ностальгические сны по России, чего он от себя уж никак не ожидал. Ему снилось, что русский язык – это воздух вокруг него, и что без этого воздуха он задыхается

Однажды Локас забрел в какой-то скверик в Сан-Франциско, куда по случаю праздника Хануки собралась русскоговорящая еврейская община. Это был так называемый праздник свечей, который иудеи отмечают в конце ноября-начале декабря. В скверике была установлена огромная ханукия, светильник типа меноры, только с девятью подсвечниками. От центрального подсвечника в первый день Хануки и следовало зажечь одну из восьми свечей. Для этого перед собравшейся толпой к светильнику подогнали трактор с ковшом, в ковш забрался молодой, с жидкой бородкой, раввин – и трактор поднял его прямо к центральному подсвечнику, в котором стояла толстая свеча. Молодой раввин достал спички и принялся ее зажигать. Свече на загоралась. Раввин чиркал спичками, подносил огонь к фитилю, но тот только трещал, а воспламеняться не хотел. Видно, кто-то сэкономил на качестве свечей — не то покупатель, не то производитель. Раввин пытался и так, и сяк – ноль результата. Прошла четверть часа, свеча не загоралась, а в собравшейся толпе, там было человек сто, почти сплошь в дубленках, символе советского достатка и успеха, терпеливо наблюдали за процедурой, переговариваясь по–русски; только детей, которые путались под ногами, осаживали иногда по-английски.

Было холодно, ветрено, и поскольку на раввине в стальном ледяном ковше не было дубленки, его было жалко. Там наверху, на ветру, он бился один на один со свечой, которая упорно отказывалась гореть. Сделав паузу, раввин совершил в ковше молитву, видимо обращаясь к Богу за помощью, и наконец худо-бедно свеча зажглась, скорее задымив, чем загоревшись. Но порыв ветра ее задул.

И вот, глядя на не желающую гореть свечу, Локас вдруг подумал о своем, о том, что и ему самому здесь не загореться - в лучшем случае он будет лишь дымить, станет, по выражению Достоевского, небокоптителем, и что его истинная судьба, нравится это ему или нет, – Россия. Во всяком случае, там он останется самим собой, со своими привычками, своей внутренней, коль внешняя не задалась, свободой и главное — со своими любимыми делами и занятиями.

Так, помыкавшись в Америке несколько месяцев, Локас, несмотря на уговоры двоюродной сестры, которой хотелось бы иметь возле себя на чужбине духовную поддержку в лице «родного человечка», вернулся на Родину. И когда он сошел с трапа самолета и вошел в аэропорт, то испытал два совершенно противоположных чувства – стыд перед нашей убогой средой и восторг перед тем, что все вокруг говорят, не только говорят, но и молчат, и думают по-русски. И второе чувство было намного сильнее.

________________________

*Локас - собирательный образ нашего современника. — И.К.

Чем Локасу* нравится жизнь на даче, так это состоянием измененного сознания. Потому и комп он сознательно не берет с собой. И радио не включает, даже если это «Эхо Москвы». Поблажку дает только пяти программам на своем дачном телеке, да и то потому, что они рассчитаны на человека-овощ, на человека-растение. Растительным существованием Локас наслаждается три, от силы — пять дней, а затем снова в город, в бучу страстей, в грозовые посверки политики, в бурлящий котел мнений на вынос мозга... Между тем, пока Локас занимался на даче неизвестно чем, произошли три знаковых события: Россия вылетела из чемпионата мира по хоккею, позорно проиграв Штатам, журналистка Скойбеда оскорбила либерала Гозмана, а Дина Гарипова заняла на Евровидении пятое место. Поскольку на первых двух событиях уже оттоптались все, кому не лень, Локасу осталось высказать свое ИМХО только о последнем.

Тут такая тема: Россия на Евровидении далеко не в фаворитах. Из семнадцати наших выступлений лишь одни раз нам досталось первое место - Дима Билан в 2008 году. Три раза выпало второе, два раза третье — об остальных местах лучше не вспоминать ( Филипп Киркоров — 17 место, Алла Пугачева — 15 ). Вот и задумаешься — кого же отправлять? Сегодня все решается демократически — большинство голосованием выбирает своего любимца. Говорят, за победительницу проекта «Голос» на Первом канале проголосовал миллион человек. Локас тогда душою и сердцем был не за Дину, а за другую татарочку — красавицу Эльмиру Калимуллину. И потому на сей раз был абсолютно уверен, что Дина не победит, пусть у нее, по некоторым отзывам, и лучший голос на Евровидении в Мальмё. Лучший? Возможно... Но это слышание. А видение?

Один из журналистов на малаховском сборище «Сегодня вечером», предваряющем финал Евровидения, точно заметил, что выступлению Гариповой не хватает какой-нибудь эдакой «штучки». Локас согласен: да, штучки или фишки, или примочки. Одним голосом при, скажем, неяркой внешности европублику за жабры не возьмешь. Так и получилось. Дания не только пела, но и свистела в свистульки и била в барабаны, Азербайджан не только пел, но и кувыркался в стеклянной коробке, а красотку Украину выносил на руках самый великанистый человек планеты... Эх, Эльмира, Эльмира, ее роскошные волосы, ее дивные глаза, ее высокий бю... И голос — красивый, сильный, проникновенный. Почему ее все дружно забыли? Вот кто мог бы покорить Европу. Да хоть той же своей высокой гру... прекрасной осанкой.

У Локаса два соображения.

Первое: в России большинство всегда голосует за нечто понятное, привычное, усредненное. Так устроены наш социум и наша ментальность. Мы народ соборный, то есть достаточно консервативный, общежитийный, выбирающий проторенные тропки. Все мы отчасти казаки и Уралвагонзавод. А искусству это противопоказано, хоть той же эстраде, хоть той же попсе. В искусстве важно новье, важен прорыв, важна неожиданность - даже в китче... Мы же руководствуемся лишь тем, что у нас уже есть в голове. А этим трудно удивить...

И второе: глядя, как за нашу сборную по хоккею и за нашу Дину Гарипову болели наши болельщики, Локас четко наблюдал у них состояние измененного сознания. Одни орали «Россия, Россия!» на матче команд, уже выбивших Россию из чемпионата, другие чествовали Гарипову, занявшую лишь пятое место, как триумфаторшу. И если еще можно понять, почему скромная девушка довольна своим результатом, то совершенно непонятно, почему все остальные пребывают в такой неистовой эйфории.

__________________________________________

*Локас — собирательный образ нашего современника. - И.К.

1914 год, восточная Украина. Канун Первой мировой войны.

Вообразите, дорогой читатель, следующее: вы молоды, красивы, полны сил и честолюбивых надежд на прекрасное будущее - карьера, семья, успех и все как у людей. И вот однажды вы оказываетесь в одном уважаемом доме и там знакомитесь с представителем противоположного вам пола, и этот представитель, тоже молодой и даже красивый, то есть юноша или девушка, – прикованный к коляске инвалид с парализованными ногами. И поскольку вы желанный гость в этом доме и часто его навещаете, этот юноша или эта девушка влюбляется в вас, тогда как вы уже имели неосторожность проявить знаки внимания к тому, кто ухаживает за инвалидом.

Тут и начинается жизненная драма, в которую вы попадаете, как кур в ощип. Вроде, вы ни в чем не виноваты, к инвалиду в коляске испытываете только дружеские чувства, только симпатию и, разумеется, сострадание, но вас уже любят всей душой, и чем больше любят, тем требовательней к вам относятся, исподволь начиная предъявлять вам счет. И получается, что ответствен не только любящий, но и тот, кого любят. Это подчас трудно осознать, еще труднее это принять и с этим примириться. Ненужный вам дар чужой любви, хотите вы того или нет, делает вас заложником обстоятельств почти непреодолимой силы.

Вы, вроде, чисты перед тем, кто любит вас, не позволили себе ничего лишнего, ну, разве что один опрометчивый поцелуй. Но любящий понимает все на свой собственный лад и с каждый днем все прочнее опутывает вас тонкой невидимой сетью обязательств. Вы становитесь его пленником, узником совести, ибо нормальный человек устроен так, что всегда чувствует себя виноватым перед теми, кому хуже, кто в беде. Отсюда желание поддержать, помочь. Однако сердцу не прикажешь. Вот вам и дилемма: или - или. А сюжет развивается, и вот вас уже убеждают, что если не разделите судьбу с инвалидом, не станете его законной половиной, то этому инвалиду не жить. Влюбленный шантажирует вас угрозой самоубийства. Если он приведет свою угрозу в исполнение, виноваты в этом будете только вы.

Вы, конечно, догадались, что речь идет о романе Стефана Цвейга «Нетерпение сердца» (1938 г.), на удивление современном по актуальности поставленных в нем моральных проблем, современном еще и потому, что они не имеют и не могут иметь однозначного решения.

Самопожертвование ради чужого блага… Это огромная тема. Жертвуют собой на войне, жертвуют и в мирное время, жертвуют ради своих или чужих детей, ради своих близких и дальних, ради какой-либо идеи. Жертвуют как инстинктивно, так и вполне осознанно. Всегда это некий духовный акт преодоления инстинкта самосохранения. Но есть жертвы, правомерность которых так и остается под вопросом. Это жертвы на почве любви. Ведь любовь проходит. И хотя сегодня, похоже, раскодирована психофизиология любви, отнесемся здесь к ней как к абсолютной ценностной данности. Ибо «только влюбленный имеет право на звание человека» - А. Блок. Но вот беда: один любит - другой нет или лишь позволяет себя любить. А если не позволяет - он кто? Преступник? И «никакая вина не может быть предана забвению, пока о ней помнит совесть» - Стефан Цвейг.

Но почему он виноват, и его до конца дней должна мучить совесть? Только за то, что он не любил, не мог себя заставить полюбить? Впрочем, чувства вины вполне достаточно, чтобы заменить любовь долгом. Что и происходит в романе Цвейга. Увы, его герой в порыве раскаяния не успевает вернуться к своей несчастной героине - она кончает с собой.

В отечественной телеверсии романа, показанной на этой неделе по Первому каналу под названием «Любовь за любовь», действие перенесено на нашу родную почву, и герои, соответственно, русские. Если русификация содержания не вызывает особых претензий (почему бы и нет?), то режиссура и актерские работы далеко не оптимальны. Разве что Максим Матвеев вполне на своем месте, да еще как не отметить камеру оператора... В финале камера останавливает время в секунде от падения героини с балкона, что дает столь желанный сердцу хэппи энд. И тут тоже нет возражений, если не…

Если не поразмышлять над тем, что будет дальше. А ведь дальше, то есть впереди целая жизнь, где наш физически и душевно абсолютно здравый герой, что называется, красавец-мужчина, совершивший подвиг самопожертвования, обязан будет этот подвиг подтверждать и впредь - каждым днем совместного существования с женщиной, которую он не смог полюбить. Французская киноверсия романа, вышедшая в 1979 году, называлась «La Pitié dangereuse», то есть «Опасная жалость». Значит, жалость опасна? Или мы навсегда виноваты перед теми, кому хуже, и потому должны смиренно нести рядом с ними свой крест?

Я знаю несколько таких историй. А вы?

В своем «Дневнике писателя» за январь 1877 года Достоевский рассказывает «о мученической смерти унтер-офицера 2-го Туркестанского стрелкового баталиона Фомы Данилова, захваченного в плен кипчаками и варварски умерщвленного ими после многочисленных и утонченнейших истязаний, 21 ноября 1875 года, в Маргелане, за то, что не хотел перейти к ним в службу и в магометанство. Сам хан обещал ему помилование, награду и честь, если согласится отречься от Христа. Данилов отвечал, что изменить он кресту не может и, как царский подданный, хотя и в плену, должен исполнить к царю и к христианству свою обязанность. Мучители, замучив его до смерти, удивились силе его духа и назвали его батырем, то есть по-русски богатырем».

Похожая история произошла и в наше время на территории самопровозглашенной Ичкерии, когда рядовой пограничных войск РФ Евгений Родионов 13 февраля 1996 года попал в плен вместе с группой сослуживцев и затем 23 мая 1996 года после жестоких пыток был убит, а точнее - обезглавлен. Бригадный генерал Ичкерии Руслан Хайхороев рассказал о рядовом Родионове: «…У него был выбор, чтобы остаться в живых. Он мог бы веру сменить, но он не захотел с себя креста снимать. Бежать пытался…».

Синодальная комиссия РПЦ отказалась канонизировать Евгения Родионова «по причине отсутствия достоверных сведений о мученической в церковном смысле кончине и о том, что Родионов вёл сознательную церковную жизнь». Вопрос был отложен до лучших времен. Не в том ли дело, что канонизация новомученика христианина, сложившего в Чечне свою голову, могла бы оскорбить чувства мусульман?

Видимо, закон о защите чувств верующих действительно будет принят Думой - нас уже заверили, что Кремль заинтересован в этом. Хоть я и не разделяю взглядов протодиакона Андрея Кураева, часто выступающего на Эхе, на сей раз хочу его процитировать. Говоря о вышеупомянутом законе он пишет: «Неужели нельзя было обойтись просто защитой храмов, святынь и символов? Так что, с одной стороны, я за то, чтобы Дума сократила, сузила область действия своих поправок, забыв о "чувствах", а с другой стороны – расширила эти поправки, распространив их на святыни гражданские, национальные, исторические, например, на памятники воинам Великой Отечественной войны».

Протодьякон прав: святыни надо защищать, но защита якобы поруганных чувств может стать предметом самых откровенных спекуляций со стороны якобы пострадавших, как то было с несколькими якобы православными из далеких областей России, потребовавшими через суд денежную компенсацию за моральный ущерб, который якобы нанесли им девушки из Pussy Riot. Тогда, к счастью, суд отказал «оскорбленным» в их иске, но теперь, когда закон будет принят… Этот закон, как бы его ни поправляли, только усилит столкновение интересов и мировоззрений, окончательно перессорив всех со всеми. Глубокие трещины, тектонические разломы… вот что получит наш и без того раздраенный отечественный социум.

В готовящемся законе весьма смущает слово «публичность», то есть формула: «публичное оскорбление». Что означает в контексте религиозной веры понятие публичности? Является ли, скажем, озорная и антибиблейская пушкинская «Гаврилиада» публичным оскорблением чувств христиан – ведь это издано миллионными тиражами и доступно в таких публичных местах, как книжные магазины и библиотеки… Или антиклерикальная книга величайшего философа ХХ века Бертрана Рассела «Почему я не христианин», или публицистика Льва Толстого, писавшего про РПЦ:«Я убедился, что учение церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее совершенно весь смысл христианского учения»? А кинокартины, театральные постановки, которые в силу специфики своего времени оказывались непочтительными к богу и церкви?

Не далее как неделю назад человек, от которого, как говорят, все у нас сегодня зависит, с большим сочувствием отзывался о проблемах российских буддистов и обещал им помощь и поддержку. Респект! Но только как эту разнонаправленную разность втиснуть в понятие религиозного чувства, за оскорбление которого закон будет сурово карать? Вер, религий в нашей стране гораздо больше, чем официальных конфессий, так что традиции, обряды, символы и эмблемы верований теперь могут с подачи Думы стать причиной перманентной взаимооскорбленности.

А что делать с нашими музеями, экспонирующими артефакты различных религиозных культов, от зороастризма до шаманизма? Ведь музей это публичное место. Запрещается «осквернение» религиозной литературы. В каком смысле? Она не подлежит критике? Или нельзя из такой книги вырывать страницы? За газетный портрет Сталина, случайно использованный, пардон, вместо туалетной бумаги ( таковой вообще тогда не было) можно было угодить в тюрьму. Допускается ли теперь критика религии в научной, светской литературе? Или отныне любой прихожанин может счесть себя оскорбленным, прочтя в тексте писателя: «Христос был исторической личностью, человеком, а не сыном божьим».

Не лучше ли верам, каковы бы они ни были, иметь конкретную территориальную прописку? Церковь, мечеть, дацан, синагога, святилище… И чтобы то, что вовне, за священным порогом, не давало бы религиозному чувству права на оскорбленность. Ведь издавна живет на Руси народная мудрость: «Не лезь со своим уставом в чужой монастырь».

Единственный залог целостности нашего государства - это его равноудаленность от всех религий.

Гулял в выходные вдоль Смоленки. Лед кое-где уже растял, в большой полынье плавают утки. Особей c полсотни. То и дело раздается хлопанье крыльями и всплески воды — это селезни гоняют селезней. Отгоняют от намеченных подруг. Жесткая борьба за продолжение рода. Некоторые уже победили - сидят со своими самочками на кромке льда. Куда уточка — туда и селезень. Не отпускает на расстояние больше полметра. Интересно, все ли находят себе пару. Или остаются и безродные холостяки... А у таких-то что за судьба?
Ведь творчеством они не занимаются. Куда деть драйв подаренной жизни?

О домино — в конце...
Вино должно быть сухим, красным и желательно из Испании, провинция Риоха.
Кино — добротным и проверенным, желательно от мэтров.
Особую любовь к кино Локас* испытал в голодные девяностые, когда, надев наушники, синхронно переводил с английского прежде недоступные нам ленты. Голод миновал, а любовь осталась, в том числе и к отечественной продукции. Один из любимых фильмов Локаса — «Мой друг Иван Лапшин» Алексея Германа. Локас считал режиссера гением, в чем все же усомнился, посмотрев «Хрусталев, машину!» Локасу показалось, что в одном кадре этой мрачной хроники сталинских времен слишком много параллельного разнонаправленного действа, симультанных (одновременных) наслоений разных смыслов и образов. Да, пусть почти как в протекающем реале, но от этого, увы, лишь мешанина в голове. Чтобы осмыслить происходящее, продвинутому Локасу пришлось смотреть фильм трижды. Что в «Лапшине» было обнаженной правдой жизни, в «Хрусталеве» стало уже гротеском и плановым хаосом.

Возможно, действительность такова и есть, но потому мы и включаем восприятие лишь тогда, когда нам это нужно. Иначе можно сойти с ума. Вот, скажем, представьте, что все в вагоне подземки вдруг разом заговорят о своем, о том, что в данный момент роится в их головах. И что это будет? Какофония? Толковище на НТВ? Искусство, считает Локас, для того и существует, чтобы просеивать жизнь, удерживая главное. Хорошо сказал Андре Моруа: Искусство - это упорядоченная художником действительность, несущая на себе печать его темперамента, который проявляется в стиле.

А вот другое кино — пятисерийный телевариант «Анны Карениной» С. Соловьева, куда признанный режиссер, видимо, возвратил все, что не вошло в фильм, бывший в недолгом и малоуспешном прокате. С упорядоченностью там, вроде, все окей, но есть другие проблемы. И первый вопрос, который задал себе Локас после просмотра — для чего это было снято? Какова сверхзадача? Ведь браться за «Анну Каренину» после уже двадцать какой-то киноленты, это надо иметь свою заветную идею. В чем она? В том, что мы увидели актеров, на целое поколение старше героев романа - актеров, давно переживших кризис среднего возраста и утративших блеск в глазах — блеск радости жизни, блеск упоения страстью и любовью, блеск поиска ускользающих истин? Угрюмая Анна с вечно опущенными уголками рта, затурканный Вронский, унылый Стива, нелепый пожилой Константин Левин, тогда как ему должно быть всего 34...

Ну кто в пятьдесят будет терзаться левинскими вопросами о смысле жизни, ценности семьи и собственном предназначении? Да и играют все как-то устало, вполсилы, не говорят, а бормочут, словно проговаривая тексты своих ролей на первом коллективном чтении. И лучше прочих выглядящий Каренин вдруг оказывается центром киноповествования, его нравственным стержнем - государственник, образцовый семьянин, бескомпромиссный обличитель адюльтера, страдающая сущность... Помилуйте, о том ли роман? И, кстати, о чем эти назойливо звучащие почти в каждой сцене компилятивные музыкальные экзерсисы, редко имеющие к ней хоть какое-то отношение? Впрочем, в проигрыше команды обычно виноват тренер.

Есть в сериале и вовсе художественно сомнительные вещи, такие, скажем, как сон Анны, в котором на фоне падающих стружек, должных, видимо, изображать снежные хлопья, к ней в спальню крадется Вронский. Но ведь содержание сна совсем в ином. Цитата: «Одно сновиденье почти каждую ночь посещало ее. Ей снилось, что оба вместе были ее мужья, что оба расточали ей свои ласки. Алексей Александрович плакал, целуя ее руки, и говорил: – как хорошо теперь! И Алексей Вронский был тут же, и он был также ее муж. И она, удивляясь тому, что прежде ей казалось это невозможным, объясняла им, смеясь, что это гораздо проще и что они оба теперь довольны и счастливы. Но это сновиденье, как кошмар, давило ее, и она просыпалась с ужасом».

Вот психологическая правда, до которой в своих поисках своей Анны режиссер так и не смог добраться. Под конец он зачем-то отправляет ее блуждать среди паровозов тридцатых годов следующего века, далее камера безжалостно, в жанре хоррора фиксирует, как колеса прокатывают по шевелящемуся телу Анны, а затем нам еще покажут и расчлененку — на подстилке ножки отдельно, ручка отдельно. Техасская резня бензопилой? Это и есть «аз воздам»? Жаль Анну, тем более что для этой роли сейчас, как сказали бы спортивные обозреватели, у нас довольно длинная скамейка — то есть с дюжину молодых, улыбчивых и талантливых красавиц актрис.

Роман «Анна Каренина» ошеломил своих современников как откровение, подчас стыдное, он затронул чуть ли не все узлы тогдашней жизни, особенность которых, между прочим, в том, что они никуда не делись и посейчас. Семья, любовь, долг, мезальянс, богатство, бедность, вера... Ну, например, вот такие размышления Левина:

«Да, одно очевидное, несомненное проявление божества — это законы добра, которые явлены миру откровением, и которые я чувствую в себе, и в признании которых я не то что соединяюсь, а волею-неволею соединен с другими людьми в одно общество верующих, которое называют церковью. Ну, а евреи, магометане, конфуцианцы, буддисты – что же они такое? – задал он себе тот самый вопрос, который и казался ему опасным. – Неужели эти сотни миллионов людей лишены того лучшего блага, без которого жизнь не имеет смысла?»

Актуальны и споры Константина Левина со Стивой Облонским. Вот выжимка:
(Левин) – «...Это зло, приобретение громадных состояний без труда, как это было при откупах, только переменило форму. Le roi est mort, vive le roi! Только что успели уничтожить откупа, как явились железные дороги, банки: – тоже нажива без труда.
(Облонский) – Да, это все, может быть, верно и остроумно… Но ты не определил черты между честным и бесчестным трудом. То, что я получаю жалованья больше, чем мой столоначальник, хотя он лучше меня знает дело, – это бесчестно?
– Я не знаю.
– Ну, так я тебе скажу: – то, что ты получаешь за свой труд в хозяйстве лишних, положим, пять тысяч, а наш хозяин мужик, как бы он ни трудился, не получит больше пятидесяти рублей, точно так же бесчестно, как то, что я получаю больше столоначальника…
– Нет, позволь, – продолжал Левин. – Ты говоришь, что несправедливо, что я получу пять тысяч, а мужик пятьдесят рублей: – это правда. Это несправедливо, и я чувствую это, но…
– Да, ты чувствуешь, но ты не отдаешь ему своего именья, – сказал Степан Аркадьич, как будто нарочно задиравший Левина.
– Я не отдаю потому, что никто этого от меня не требует, и если бы я хотел, то мне нельзя отдать, – отвечал Левин, – и некому.
– Нет, уж извини меня; это парадокс... Так так-то, мой друг. Надо одно из двух: – или признавать, что настоящее устройство общества справедливо, и тогда отстаивать свои права; или признаваться, что пользуешься несправедливыми преимуществами, как я и делаю, и пользоваться ими с удовольствием.
– Нет, если бы это было несправедливо, ты бы не мог пользоваться этими благами с удовольствием, по крайней мере я не мог бы. Мне, главное, надо чувствовать, что я не виноват.»

На этот разговор героев Толстого обратил внимание Достоевский в своем «Дневнике писателя» и посвятил ему несколько глав, ибо это действительно вопрос вопросов русской жизни как тогда, как и сейчас. Доживи «невиноватый» Константин Левин до 1917 года, его хозяйство было бы экспроприировано, а сам он скорее всего убит, если бы не успел сбежать за границу...

Картину господства меньшинства над большинством путем подмены христовых заповедей циничным (якобы для общей пользы) практицизмом дал и сам Федор Михайлович в своем «Великом инквизиторе». Вот что говорит Инквизитор пришедшему Мессии: «О, никогда без нас они не накормят себя! Никакая наука не даст им хлеба, пока они будут оставаться свободными, но кончится тем, что они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут нам: "Лучше поработите нас, но накормите нас". Поймут наконец сами, что свобода и хлеб земной вдоволь для всякого вместе немыслимы, ибо никогда, никогда не сумеют они разделиться между собою! Убедятся тоже, что не могут быть никогда и свободными, потому что малосильны, порочны, ничтожны и бунтовщики». (И далее):

«Говорю Тебе, что нет у человека заботы мучительнее, как найти того, кому бы передать поскорее тот дар свободы, с которым это несчастное существо рождается. Но овладевает свободой людей лишь тот, кто успокоит их совесть. …Есть три силы, единственные три силы на земле, могущие навеки победить и пленить совесть этих слабосильных бунтовщиков, для их счастия, - эти силы: чудо, тайна и авторитет».

Прервем монолог Инквизитора, ибо Локасу и так понятно, что то, что было, то и есть, во всяком случае, в России. «Слабосильные бунтовщики» не побеждены а совесть не успокоена, ибо «чудо» - это лишь нынешняя цена на нефть, «тайна» — это махинации Избиркома, а «авторитет» имеет электоральный рейтинг где-то около 30%. С такими «силами» как не готовиться к переменам...

И насчет домино... Помните, что такое эффект домино? Это политическая теория, согласно которой какое-либо одно изменение влечёт за собой неизбежную череду других изменений, аналогично падению выстроенных в ряд косточек домино.

______________________________

*Локас - собирательный образ нашего современника - И.К.