23 февраля 2014, 07:29
Как и многие, смотрел и слушал выступление на Майдане освобожденной Юлии Тимошенко. А до того прочел письмо от 21 февраля наших деятелей культуры, среди которых И. Кобзон, В. Лановой и Э. Быстрицкая, с призывом к президенту Януковичу навести порядок в стране. Деятели опоздали - Рада отстранила Януковича от власти. Украина реально на грани раскола – и уже много горячих голов призывают Россию вмешаться.

Не дай бог нашим властям совершить такую глупость. Это будет почище Чечни и Афгана. Последствия непредставимы. Достаточно просто поддержать Юлию Тимошенко. Думаю, она как раз та пассионарная фигура, благодаря которой Украина может сохранить целостность и по-родственному договориться с Россией. А при парламентской республике будут невозможны ни авторитаризм, ни кумовство, ни коррупция в нынешних масштабах. Роль Юлии скорее символическая, пусть даже как новоизбранного президента, но этот символ сейчас может сработать на благо всем.

А потом... будет потом. И еще я надеюсь, что модель новой Украины поможет нашей тяжело больной России найти свои средства исцеления.

(Я на Эхе Москвы)

На минувшей неделе звонили из журнала «Звезда ( старейший литературный журнал России, только что отметивший своей 90-летие), приглашали на ежегодное награждение премиями. Прошлый год я пропустил, а в позапрошлом награждали и меня за «лучшую прозу года» ( роман «Египет-69»). Я пошел, точнее поехал. Начало в 18.00. А между тем телетрансляция с открытия Олимпийских игр начиналась в 20.15, и я еще подумал, что это чуть ли не вызов официальному торжеству, собирающему у экранов всю страну. Не потому ли и пригласили лично, предполагая недобор…
Каюсь, я люблю спорт, и даже сам занимался некоторыми видами – самбо, теннис, горные лыжи и наконец – крышесносящий зимний кайтинг.
То есть Путин Путиным, политика политикой, воровство воровством, на заснеженной Красной поляне обещают плюс 15, а спорт все равно остается и он прекрасен.
Народу на звездинское награждение, действительно, собралось раза в два меньше, чем два года назад, но все-таки… В моем ряду сидело лишь два человека, стулья разномастные, с перелатанной обивкой, у одного кресла не хватало подлокотника… Зальчик, памятный мне с еще с 60-х, с лепным потолком и росписями, с роскошной резной дверью и таким же резным шкафом - не помню уж, какой богач занимал все это до октябрьского переворота. Кажется, за прошедшие сто лет здесь так и не было ремонта, потолок полуосыпался, обои полуотклеились, и портреты знаменитых лиц, печатавшихся в журнале и сделавших славу русской литературе, не могли скрыть впечатления вопиющей, почти скандальной бедности. Да и люди – в основном старые и усталые, среди которых лишь горстка молодых лиц, дебютантов «Звезды».
Премии раздали, аплодисменты прозвучали, речи состоялись. Премию за лучшую прозу года получил живущий в независимой Эстонии Андрей Иванов ( роман «Харбинские мотыльки» - о русской эмиграции в Эстонии с двадцатых по сороковые прошлого века).
Затем всех пригласили к столам, до поры накрытых клеенками – там нас ждал фуршет, веющий сырокопченостями, к которым во время официальной части, длившейся с час, я поневоле принюхивался, поскольку на службе не успеть перекусить. И все-таки любовь к спорту пересилила чувство голода и я двинулся к выходу.
- Как? А выпить? – остановил меня один из главных соредакторов журнала.
И почти то же самое с изумлением на лице повторил второй соредактор. Обоих знаю давно – чудесные люди.
- Дома выпью, - ответил я, глядя как из холодильника достают бутылки с водкой. Не мог же я сказать, что пью только сухое красное вино. Тем более, не мог же я признаться, что спешу посмотреть открытие Олимпиады. Меня бы не поняли.
К открытию я успел.
Вот где деньги, вот где фуршет!
Отечественная литература отдыхает…

Уж коли зло пресечь:
Забрать все книги бы да сжечь.
( Скалозуб. "Горе от ума" А. Грибоедова)

Нет, все нельзя! Сто, рекомендованных свыше, оставить! Но и их еще раз просмотреть на предмет чего-нибудь не того. А лучше адаптировать. Так, на всякий случай. Чиновнику культура не нужна и деятели культуры у него не в чести. Творчество - это такая непонятная штука, возникающая ниоткуда и ведущая в никуда, то есть не в думское кресло, не в мэрию, не в правительство и даже не в местное ЗАКсобрание. Культуру аршином общим не измерить, а значит, жди неприятностей, причем, они могут возникнуть в самый неожиданный момент с самой неожиданной стороны. А чтобы их не было – лучше не пущать.
Стоило заговорить об оскорблении чувств верующих, как тут же оскорбились целые муниципалитеты, запретившие рок-оперу «Иисус Христос-суперстар». Вылупился другой закон и отменили постановку «Лолиты» Набокова. Возмущались среди прочего названием группы Pussy Riot (один из вариантов перевода - «Девчачий бунт»), а в Питере по всему городу спокойно красовались афиши спектакля «Монологи вагины»…
А проблемы с выставками современного искусства галериста Гельмана, а страсти в Эрмитаже на инсталляции братьев Чепмен, заподозренных питерской прокуратурой в экстремизме… а свиные головы, подброшенные питерским казачеством в прославленный театр Льва Додина. Казаки – это вообще любимый флэшмоб чиновника. Как тут не вспомнить бульдозерный разгром художественной выставки наших нонконформистов в 1974 году и хрущевское «пидарасы!" тому, что ныне составляет гордость отечественной культуры...

Цитата: "Кубизм, дадаизм, футуризм, импрессионизм и т.п. не имеют ничего общего с немецким народом… Я здесь посмотрел некоторые из присланных картин и должен признать - некоторые из них действительно написаны людьми, видящими «наизнанку». У них нынешние представители нашего народа представлены как дегенерирующие кретины, луга для них синие, небо - зелёное, облака - серно-жёлтые и т. д.; так они чувствуют или, как они выражаются, это переживают… Я хочу во имя немецкого народа запретить то, чтобы вызывающие жалость несчастные, которые страдают острым расстройством зрения, пробовали навязать плоды своего болезненного видения окружающему миру или даже пытались возвести это в ранг «искусства». ...Отныне мы будем вести беспощадную очистительную войну против последних у нас элементов культурного разложения."
(Речь по поводу открытия «Большой германской художественной выставки» 18 июля 1937 года. Кто автор – легко догадаться. А среди тех, о ком шла речь, были Отто Дикс, Василий Кандинский, Пауль Клее, Оскар Кокошка, Пит Мондриан, Марк Шагал, Макс Эрнст...).

Чиновник - главный у кормушки ( 400 000 рублей зарплата думца, 15 000 рублей - петербургского библиотекаря и преподавателя) и потому при всем своем страхе перед культурой чиновник чувствует себя хозяином положения. То, как он относится к творцу, прекрасно иллюстрирует недавнее событие в московской «Новой опере». Помните? Директор театра (некто Сибирцев) уволил главного художника Виктора Герасименко, оформившего «спектакль фантастической красоты» (из отзывов) - оперу Чайковского «Пиковая дама». В качестве компенсации директор предложил художнику, оформившему почти две сотни оперных и балетных спектаклей, место гардеробщика или подсобного рабочего... Самый свежий пример – скандал в московском Гоголь-центре, где запретили показ фильма о Pussy Riot…
С девяностых годов до сравнительно недавнего времени власть культурой не занималась: были более важные задачи - по приватизации всей страны. Но, управившись, власть озаботилась задачей убедить народонаселение, что все сделано как должно. А для этого необходима церковь с ее призывом побольше молиться и не выходить с протестами на улицу, пресловутый ЕГЭ, отучающий думать самостоятельно, правильная история , воспитывающая любовь к Родине ( читай – к власти) и прочие душеспасительные кунштюки.
В 1948 году великие композиторы Шостакович и Прокофьев, а также Хачатурян и ряд других были обвинены в "формалистических извращениях, антидемократических тенденциях в музыке, чуждых советскому народу и его художественным вкусам". В мемуарах Эренбурга на эту тему есть сюжет, когда Жданов ( вместе с Сусловым готовивший приснопамятный документ) вызывал к себе живых классиков и, потренькивая на рояле, доступно объяснял им, что такое мелодия.
Тогда же, в 1946—1948-м, были приняты партийные постановления, ужесточавшие политику в области идеологии и культуры. Первое из них - «О журналах «Звезда» и «Ленинград», якобы культивировавших «несвойственный советским людям дух низкопоклонства перед современной буржуазной культурой Запада». Далее – «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению», «О кинофильме „Большая жизнь“», «Об опере “Великая дружба“ … Обвинения, обвинения, обвинения… «в безыдейности, искажении советской действительности, заискивании перед Западом, отсутствии патриотизма».

Совсем недавно стало известно, что нынешний министр культуры в целях поддержки и укрепления отечественного кинематографа предлагает установить квоты на показ голливудских фильмов. Это напомнило постановления о таких же квотах уже в семидесятые годы с подачи все того же бессменного идеолога страны Суслова. Чем та «идеология» кончилась, хорошо известно. Умные люди сегодня говорят, что квотирование зарубежного кино не поможет нашему. В отечественный кинематограф, если мы хотим, чтобы он, а не Голливуд, правил бал, надо вкладывать огромные средства. Пока же таковые вложены лишь в сочинскую олимпиаду, о которой спустя два месяца будет забыто…
Но одних квот, похоже, мало. Деятелям кино предложено обсудить некую хартию кинематографической этики: чтобы-де на экране киношные герои не матерились, не курили, и не прелюбодействовали, любили родину-мать, блюли некий культурный код народа… Великая Хартия Вольностей 1215 года защищала в Англии граждан от самодурства сюзерена. Что на самом деле собирается защищать этическая хартия киношников, это большой вопрос…

Часто можно услышать из уст наших законодателей, что цензуры у нас нет. Цензуры нет, но цензоров становится все больше. К счастью, еще не все потеряно. Пространство между мыльной оперой «Сталинград» Бондарчука и серьезной работой «Фауст» Сокурова, фильмов, состоявшихся по публичному заявлению обоих режиссеров благодаря личной поддержке президента страны, – это для чиновника темный лес… Инстинкт самосохранения заставляет его опасливо оглядываться и держаться на опушке. Во всяком случае, пока…

18 января 2014, 20:33
После развала СССР, после достаточно тяжелых и, прямо скажем, кровавых событий на Кавказе все-таки общее состояние общества было удручающим и таким пессимистическим. И нам нужно встряхнуться. Нужно понять и почувствовать, что мы можем осуществлять крупные масштабные проекты…Это не мои личные амбиции, это концентрированный интерес государства и нашего народа. (В. Путин на встрече с журналистами в Сочи)

Тут сразу хочется заметить, что насчет "встряхнуться", это бабушка надвое сказала, а что нас еще не раз, ох, как тряхнет, так это точно. «Концентрированный интерес» нашего народа к Олимпиаде? Едва ли в народе есть именно такой интерес. Ему бы выжить. Толпа же по разнарядке, пусть даже числом в миллион, и факелоносцы в придачу – это еще не народ.

И все же я понимаю нашего лидера. Он ищет духовные скрепы, точнее, хотя бы одну, чтобы она действительно нас зацепила и скрепила. Но пока вокруг лишь скрипы…

Не так давно духовной скрепой была официально объявлена РПЦ, но ей бы самой разобраться со своими проблемами и укрепиться духом.

Спорт? Но он лишь у элиты. А конкуренция и соревновательность чреваты у нас скорее костоломными разборками между болельщиками, чем духом олимпийства.

Идеология православия, которую пытались протащить в Конституцию? Но у нас многоконфессиональное государство, так что не дай бог…

Поиск внешнего врага? Но мы храним в его депозитах добрую долю своего (не моего и вашего) достояния.

Что еще? Патриотизм? Но одни понимают под ним всяческую апологетику властей предержащих, а другие – всяческую их критику.

Неужели больше нет ничего, что нас бы объединяло? Пояс богородицы и дары волхвов? Но их привезли и увезли, а раздрай остался…

И все-таки такая скрепа есть. Во всяком случае – была. Это образование, шире – культура. Та самая, которая сегодня, вроде, как никому особенно не нужна.

Вот куда стоило бы вкладывать средства, сопоставимые с тратами на Сочи. Олимпиада что? Месяц якобы «праздника» - далее хмурые будни... А культура даже в среднесрочном приближении дала бы ни с чем не сравнимый эффект – эффект солидарной надежды, что будущее у нас есть.

Но не та культура, которую клепают по заказам из министерства, а затем цензуруют своим «любо» казачьи патрули, а та, которая и есть кровь и боль народа, его беда и радость, его великое прошлое и, увы, нулевое настоящее.

Там, наверху, однажды обязательно придут к этой простой и объединяющей духовной скрепе по имени культура и запустят ее в производство, не жалея сил и средств, как «масштабный проект».

Вот только дожить бы.

(Я на Эхе Москвы)

Не так давно моя младшенькая вернулась домой с прекрасной чайной розой от одного из поклонников. Целую неделю мы любовались розой, потом она, как положено, завяла, но спустя пару дней снова ожила, к тому же пустив новые листочки. Чудо?
Может, связать его с пребыванием в Питере Даров Волхвов, как бы распространяющих благость на все окружающее?
Кстати, пишут, что за пару часов до прекращения доступа к «дарам» очередь чудесным образом иссякла, и последние посетители ухитрялись, сделав круг, снова приложиться к ним… А ведь начиналось с давки, членовредительства и семичасового стояния на морозе.
И уже неважно, что эксперты в один голос утверждают: «ДАННЫЕ ДАРЫ ВОЛХВОВ С АФОНА ТАКОВЫМИ НЕ ЯВЛЯЮТСЯ».
Какая разница! Роза-то расцвела!

Впрочем, помню, как-то суровой зимой мы со старшей дочкой (ей было года четыре) подобрали на улице срезанную тополевую ветку. Ну, палка и палка... Однако весной забытая на лоджии палка покрылась почками и выпустила листья. Но тогда никаких даров в Питере не было.

16 января 2014, 20:39
Итак, к новому учебному году будет подготовлен новый учебник истории России, из которого выбросят, весь, по выражению нашего президента, идеологический мусор. Что похвально, ибо мусор на то и мусор, чтобы его выбрасывать. Осталось только отделить его от немусора, с чем приглашенные ученые из РАН, без сомнения, справятся.

Мое поколение училось по аналогичному учебнику, написанному в период «сталинского (по новой терминологии) социализма» . Помню «десять сталинских ударов» в Великой Отечественной войне и многое другое, в стиле духоподъемного патриотизма, касавшегося, в том числе, и нашей отечественной науки, русских изобретателей и ученых, от Кулибина с Ползуновым и Черепановыми, до Лодыгина, Яблочкова и Кибальчича с Поповым и Можайским, имевших преференции в открытиях, только вот из-за реакционного царизма и мракобесной церкви не получавших патенты, отчего изобретения присваивались иностранцами.

Но я не об этом, я о «национальной гордости великороссов» (В.И.Ленин), козырной карте в игре властей со своим собственным народонаселением. И новый учебник истории, разумеется, о том же, вкупе с нашим Православием, и даже, между прочим, с нынешними дарами волхвов. Еще целые сутки они будут в моем родном Питере, в паре-тройке километров от моей работы, так что завтра, неровен час, за окном может показаться хвост очереди к ним... И это при 15-градусном морозе грядущей ночью.

За прошедшее от Стояния к Поясу Богородицы время народ наш сильно прибавил в патриотизме. Только нынче я услышал и даже прочел, что, оказывается, Богородица была русской, почему и носила простое русское имя Мария. Понятно, что она родила в Израиле, но это только потому, что оказалась беженкой, преследуемой масонами. Так что сын ее Иисус Христос — русский по материнской линии.
Но и это не все! Вот и волхвы, пришедшие к младенцу Иисусу с дарами, тоже из России и сами из себя русские монахи. Поскольку у нас и город такой есть - Волхов, и река такая.

Высказывания эти не придуманы, а услышаны на улице, в кафе, где отогревались стоящие в очереди к дарам, и прочтены в Facebook, где идет серьезное обсуждение национальности Христа. Надо признать, что не только наше отечественное бессознательное тяготеет к русификации всего, что можно и не можно, но тем же страдают и некоторые умные головушки, делающие сенсационные открытия о нашем прошлом, где славянство правило миром чуть ли не за девять веков до рождения Христа и где древнейшие письменные памятники человечества, оказывается, написаны кириллицей.

Увы, сегодня «важен не факт, а его интерпретация», как однажды выразился один из консультантов нового учебника истории - наш нынешний министр культуры, с чем абсолютно согласны стоящие в очереди к «дарам».
(Я на "Эхе москвы")

Вчера Локас по пути на службу решил заскочить в один торговый комплекс, где есть платежный терминал Сбербанка - зарплату Локасу переводят именно в Сбербанк. Перед ним у терминала стояли две женщины – пожилая и средних лет, и, взглянув на них, Локас занервничал. С одного взгляда было понятно, что дамы фишку не рюхают, то есть не рубят, куда и как.
Тем удивительней было, что пожилая женщина, в нарядном берете и, что называется, прилично одетая, справилась-таки в результате с кнопками и вынула ей причитавшееся. Однако с ее спутницей, скорее всего, родственницей, случился затык, тем более непонятный, что поначалу та, желая узнать, сколько у нее «на книжке», получила чек и даже озвучила сумму – целых двадцать две тысячи. Но затем эта дама в пухлом пальто на синтепоне, загораживая монитор могучей спиной, стала вести себя неадекватно, ибо раз за разом делала попытки взять некую сумму, а терминал выдавал ей ошибку, типа «некратная сумма» или что-то другое, о чем Локас не мог узнать, поскольку синтепоновая спина была шире его поля обзора.
- Долго вы еще там будете ковыряться? – вдруг услышал Локас свою далеко не безупречную со всех точек зрения фразу и сам настолько удивился ее грубости, что даже ответа не разобрал. Но ответ какой-то был, поскольку женщина, не обернувшись в его сторону, а только лишь обозначив головой, что грубость не оставлена без внимания, продолжала свои тяжелодумные манипуляции над терминалом.
Еще потерпев несколько минут, Локас почувствовал, что вот-вот окончательно взорвется, и чтобы этого не произошло, устремился к выходу, бросив через плечо:
- Поупражняйтесь сначала на ночном горшке!
- Спасибо, дорогой! - услышал он вслед вежливый голос пожилой дамы.

В результате Локасу как рефлектирующему интеллигенту, конечно, стало стыдно. У него ведь был импульс помочь синтепоновой даме, но уж больно враждебно она отгораживались от него – не дай бог, пин-код подсмотрит... Потому и не помог.
И вспомнил он, как однажды и сам в людном месте - в сберкассе на Думской - получал из такого же терминала денежный перевод на фантастическую сумму в 120 тысяч рублей. Он выбирал по десятке, а тем временем за его спиной вырастал хвост, с каждым нажатием кнопки становясь все угрюмей… Локас сломался на 80 тысячах и, красный, как помидор, прервал экзекуцию. Потом ему пришло в голову, что надо было просто нажать опцию «другая сумма» и внести туда заветное число. Но, может, в те времена, лет десять лет назад, такой опции еще и не было? Так или иначе – чья бы корова мычала…
И еще он вспомнил недавний случай, когда через терминал МТС пытался заплатить за пользование мобилой. Он не взял с собой очки и беспомощно тыкался, не понимая, что где. И тогда к нему участливо подошла молодая дама и, как бы отдавая должное его сединам напополам со старческой деменцией, помогла проплатить и торжественно вручила чек.

Вспомнил все это Локас и выругал себя словами, которые нынче внесены в список запрещенных к употреблению.

Все новогодние праздники Локас просидел дома, тупо пялясь в ноутбук или в телевизор. Пару раз все-таки заставил себя выйти из дому – за красным сухим вином (испанским, разумеется), да еще чтобы посмотреть, как строится через его Васильевский остров северо-западный диаметр, который соединит север кольцевой скоростной трассы с югом. Ближе станет и Финляндия, и, если катить в обратную сторону, дача Локаса. Но нынче больше всего его волнует – можно ли будет выходить на залив, кататься на лыжах, как прежде, как всегда, как еще в школьные годы… Пока все там перекрыто, но и льда нет, не то что снега… Такую бесснежную зиму Локас пережил только раз, кажется, в 1972 году… Однако и во времена Пушкина такое случалось:
Зимы ждала, ждала природа.
Снег выпал только в январе…

Год начался скучно, не чета прошлому, когда, весь в азарте, Локас окучивал своими постами читателей «Эха Москвы». Иногда его хвалили, иногда ругали, иногда посылали – и все ему нравилось, до дрожи, как перед соитием. Но в конце концов «соития» эти становились все реже, объект страсти уже не казался таким привлекательным, и Локас стал ловить себя на том, что постит скорее по инерции, нежели по зову сердца. Да и читать посты и комменты к ним стало невмоготу. Комменты, пропитанные ненавистью, – от этого Локас захандрил. Откроешь с утра… вроде, день только начинается, а ты уже отравлен.

Да и само «Эхо» изменилось – появилась цензура: об этом нельзя, о том нельзя, если ты не… А что можно, на то все набрасываются как на лакомую кость. А ну их всех к аллаху, - подумал Локас и впал в евгенионегинский сплин. По телевизору он в основном смотрел спортивный мордобой, а в ноуте - всякие пропущенные им, но уже обсужденные блогосферой фильмы. Да, еще попался ему на каком-то канале наш патриарх в компании своих иерархов, уличенных протодиаконом Кураевым в нехорошем… Вид у них, по оценочному суждению Локаса, несмотря на сплошное золото, был жалкий. Видимо, потому голос патриарха звучал еще зычней и напористей, чем обычно, и чем-то он, почти как Савонарола, сильно угрожал кому-то незримому. Из фраз только и запомнилось, что-де сила Бога в немощи человека, или как-то так… Вот и думай, что хочешь. Но как невоцерквленный Локас думать об этом не стал. Однажды случилось ему, зеваке-туристу, оказаться по недоразумению на католической мессе в Соборе Парижской богоматери – бежать было поздно и Локас остался. После мессы, во время которой священник призывал паству любить друг друга, все действительно стали брататься. Особенно запомнилась Локасу молодая парижанка, страстно, со слезами на глазах, заключившая его в сестринские объятья. Он хоть и смутился тогда, но постарался ответить тем же, насколько позволяла ему его неистребимая совковость.

Так вот, посмотрел в каникулы Локас фильм «Сталинград» режиссера Федора Бондарчука – посмотрел специально, чтобы иметь свое мнение о продукте, как всячески обозванном, так и всячески возвеличенном зрителями – уважаемый Д. Быков даже навал это «фильмом-оперой», что очень понравилось младшему Бондарчуку, и что еще больше заинтриговало Локаса. До того Локас видел только одно киноизделие Ф.Б. под названием «9-я рота» и тогда еще сделал вывод, что Ф.Б. никакой не режиссер, и сам фильм – кинопопса на военную тему, где из всех моделей поведения человека на войне выбрана самая примитивная – истерический надрыв. Ну а поскольку это бьет по нервам, то вот вам и зрелище. Но настоящего там нет, лишь спекуляция. Вот почему, начитавшись в Сети о «Сталинграде -2013» всякого, Локас закрылся от своих домашних, уселся поудобнее и нажал пуск. А посмотрев, снова переключился на «бои без правил», где мужики не понарошку, а всерьез, до крови лупцевали друг друга.

Воистину можно было бы сказать, что искусство кончилось, если бы американская киноакадемия выдвинуло бы это изделие кандидатом на Оскара, хотя в фильме, казалось бы, учтено все, за что Оскара и дают. И взгляд над схваткой, то есть с двух сторон – нашей и немецкой - на войну, и то, что плохих под конец убивают, а одна хорошая все же остается, чтобы дать жизнь эмчээснику, который (в преклонные-то годы!) будет на Фукусиме спасать попавшую под завал немку. Все в этой «киноопере» (по весьма далекому от сути определению Д. Быкова) учтено – и картинка, похожая на добротную компьютерную стрелялку, и музыка, похожая на все сразу, и подбор актеров, похожих на типажи, и все, вроде, катит и смотрится даже с любопытством, отчего и зашкаливающий для отечественного кино рейтинг. Но…
Но в фильме снова нет главного – нет подлинной человеческой истории, нет героя, благодаря которому можно было бы хоть как-то прикоснуться к событию, а есть исполнители ролей (вполне себе неплохие), есть драматургия допустимо заимствованных условностей, есть набор недурно сработанных киноштампов.
Вот почему фильм забывается спустя несколько минут после просмотра. С искусством так не бывает – оно остается в душе надолго. Порой навсегда.
Банально, но факт: искусство пробуждает чувства, попса – рефлексы. Порой расстояние между ними – в один микрон, но если тебе по большому счету нечего сказать, это расстояние непреодолимо.

…
А потом вдруг среди тягомотной крутни собирают команду на старую заброшенную точку, с которой давно уже сняли за ненадобностью ракетную установку. И я среди них. Считаю, что мне повезло. Все-таки новые впечатления. Повод отвлечься от надсадной непроходящей муки и тяжести, то и дело, чуть останусь один, влажно и горячо приливающей к глазам. И вот открывается Север, совсем не такой, каким я его видел весь последний месяц, первый в моей солдатской жизни.
Едем на «мазе». С его непривычно высокого борта далеко видно, и сам путь по дороге, вернее, по колее, продранной колесами по моховому настилу сопок, кажется опасным – из-за крутых поворотов, когда за очередной скалой – бесконечное чередование других скал и сопок… И высоко, и просторно, и тревожно, - всё вместе. В расщелинах между скалами, куда не задувает ветер, курчавятся заросли карликовых берез, «маз» надсадно воет, сотрясаясь, - он одолевает очередной подъем, все выше и выше по крутизне сопки… Кажется, сейчас сдадут тормоза – и все это горячее, напрягшееся, дымящее железо покатится вместе с нами к обрыву… Но вот подъем кончается – и с самой вершины открывается Кольская губа, со множеством торчащих из нее скал-островов, полуостровов. Они темно-серыми, а то почти черными изломанными плоскостями изрезали все пространство воды, а еще плывут там совсем крошечные отсюда кораблики – порой только по длинному, непропадающему следу можно догадаться об их присутствии… Вот и сам Полярный виден – горстка желтых, голубых и розовых домов, невзаправдашних, как и то, что я живу, служу там. Слева над дорогой нависает скала, в ее вертикальную стену влеплены темно-зеленые полосы мха, из трещин растут кустики берез и черники, - можно на ходу протянуть руку и набрать пригоршню ягод, темно-синих, лиловых, с испариной… Скала обрывается, и мы вдруг попадаем словно в южную пустыню - вдали ее обступили срезанные сверху сопки, здесь же – сухо, бело, выжжено. Только поодаль сине блестит озерцо.
Проезжаем участок строящейся дороги. Солдат с плоским татарским лицом, раздетый по пояс, дробит пневматическим отбойным молотом каменный взлобок сопки. Сквозь рев «маза» слышен противный, какой-то зубной стук молота – камень все-таки. Солдат машинально поворачивает голову и без всякого выражения смотрит вслед нашей дымящей машине. Два других, тоже обнаженных по пояс, лежат у обочины, провожая нас глазами. Тарахтит дизель, тянутся шланги…в выдолбленные в породе дыры вставлены деревянные клинья… Вот так можно выровнять всего лишь какой-нибудь метр пути.
Спуск, от которого холодит в животе, снова подъем – и снова работают дорожники. Рядом с колеей лежит, завалившись, трактор, изрыв вокруг себя землю, как умирающий зверь. Дальше пути нет: солдат-дорожник машет рукой в сторону – объезд.
«Маз» сворачивает влево и набирает скорость, чтобы с ходу проглотить заболоченный участок. Даже здесь, на борту, чувствуется, какая под колесами влажная, рыхлая, ненадежная почва – в ней, покрытой губкой мха, остаются глубокие промятые колеи. Лепешки грязи летят в стороны, кузов подбрасывает так, что приходится привстать с лавки, чтобы ногами гасить эти дикие норовистые взбрыки.
И снова начинается подъем. Дороги больше нет. Есть только относительно ровная поверхность сопки, уходящей вверх как пирамида. «Маз» осторожно взбирается по склону, делая аккуратные выверенные повороты влево и вправо, – ай да водитель! - вот уже и край сопки, и в каком-то метре от колес справа в долгом затяжном падении-полете синеет провал. Страшно даже глянуть в ту сторону. Вон как разбежались отсюда и все бегут вниз валуны, уступы да толпы березок, все вниз и вниз, к далеко синеющей водной глади. Воздух заметно холодеет – он кажется разреженным… я прикидываю, успею ли спрыгнуть влево, через борт, если задние колеса занесет…
«Маз» вплотную прижимается к стене, так что выпрыгнуть теперь некуда, - от нее веет холодом и сыростью, в складках стиснутого камня – ржавые потеки воды. На краю обрыва качаются под ветром стебли травы, нежные цветы иван-чая… последний спасительный поворот – и вниз, и вниз…легко, спокойно – в надежное лоно низины, улегшейся между скал.
Здесь нет ветра, здесь тихо, низина, словно гигантская чаша, полная свежего духа берез, нагретого мха, ягод, знакомого с детства запаха больших лесных полян, где столько грибов… «Маз» останавливается. Мы спрыгиваем с грузовика и разбредаемся в разные стороны - нас пятеро, без старшины и водителя, нас послали разбирать старую казарму на теперь никому не нужной заброшенной точке.
Осматриваюсь вокруг. По скалам движутся тени от облаков. У дороги желтые пятна зарослей морошки. Она как малина - кулачки прижатых друг к другу сочных зерен. Собираю ягоды и ухожу от дороги все дальше. Меня окружает высокая трава, под ногами становится хлипко – сапоги блестят от воды. За низкими зарослями березок сгрудились валуны. Они навалились друг на друга, словно в схватке за место, за кусочек приглянувшейся земли, да так и застыли навсегда над ней, образовав небольшой, влажный, гулкий свод. Где-то рядом слышен звук падающей воды, голос маленького ручья, родника. Я внимательно разглядываю мох, расстилающийся под ногами. А… вот углубление… оно почти полностью затянуто зеленым, пышным и влажным одеялом мха. Это там бежит родник, оттуда его чистый глубокий тон. Просовываю в углубление руку, но так и не дотягиваюсь до воды. Рядом прыгает маленькая серо-коричневая лягушка. Останавливается и раздувает бока. Я ей не страшен.
Возвращаюсь к валунам. Под их сводом в сумеречной прохладе стоит прозрачное озерцо. Таинственно, как в детстве. Кто здесь живет? Чьи это владения? Где хозяин? Ленточка водорослей поднимается с песчаного дна в мелких уложенных вокруг камешках. И рядом с ней растет, не достигая поверхности, подобие маленького деревца. Чей это подводный сад? Погружаю руки в воду – как чиста, как холодна и свежа она! – подношу в ладонях к лицу и опускаю его в эту, может быть, со дня творения никем не потревоженную влагу. Она проливается между пальцами – гулкий и сочный плеск оглашает эти маленькие своды – тут своя акустика, как в греческом амфитеатре. Здесь слышен и шепот…
Иду обратно, к дороге. Из травы выглядывают палевые шляпки грибов. Срываю один, продравшийся на длинной упругой ножке сквозь толщу травяного дерна. Подосиновик. Он пахнет остро и знакомо, как в детстве.
«Маза» на месте нет – он спустился еще дальше и стоит там, словно к чему-то прислушиваясь. Но вот оттуда раздаются гудки. Это, видно, зовут меня. Сорвав последнюю крупную ягоду морошки, я бегу к машине. Все уже сидят в кузове и ждут меня. Это шоферу велели подать сигнал. Старшина выглядывает из кабины и без раздражения и недовольства машет рукой, показывая на кузов, - пора!
Мы едем дальше, а я все не могу опомниться, мне никак не проститься с тем сокровенным местом. Никогда в жизни я больше не буду там, и от сознания этого грустно, горько и радостно одновременно. И снова «маз» ползет вверх, отчаянно раскачиваясь кузовом на каменном бездорожье.
И вот мы у цели. Слева – казарма. Она совсем еще нова на вид. Светло-розовая, ровно оштукатуренная, пустая и чистая. Как это она жила здесь в отсутствие рядового состава… Словно уже стала принадлежностью этих мест, их органической частью. Ей будет жаль с ними расставаться, как и мне. А рядом озеро – оно набралось в выемку между голых скал. Недалеко от берега из него торчит острый огромный камень, словно акулий плавник.
Старшина разрешает выкупаться перед работой, да и в самом деле, на солнце чуть ли не печет. Двое из нас - я в том числе – раздеваются. Лезем в воду. Она оглушающе холодна, ведь где-то под ней вечная мерзлота. Камни скользят под ногами. В глубину пробираемся ползком. Я пробую плыть, хотя грудь стянута ледяным обручем, перехватывает дыхание… Я делаю несколько гребков и натыкаюсь рукой на подводный камень. Его край так остр, что рассекает мне ладонь.
- Что? – с тревогой в голосе кричит с берега старшина. – Поранился?
- Ничего, товарищ старшина, - отвечаю я. – Пустяки.
Но плавать мне больше не хочется. Посасываю ладонь – разрез неглубокий, тонкий, как от лезвия бритвы – крови немного.
- Работать-то сможешь? – спрашивает старшина. Это для него самое главное.
- Конечно! – улыбаюсь я.
Мы выбрасываем из кузова ломы и лопаты и принимаемся за дело. Мы раздираем казарму на составные части. Дерево, гвозди – они рычат, отдираясь друг от друга, скрежещут, стонут, подвывают, а мы не отступаем – ломом раз и раз, и на себя, и вбок, и еще вбок, и еще, и вместе, раз и раз – и целая секция, снаружи отштукатуренная (штукатурка кое-где осыпается – ничего, обмажем потом), а изнутри оклеенная моющимися обоями – целая секция, отделившись от стены, ухает на землю, поднимая розовую пыль.
Мы разбираем казарму обдуманно, сохраняя ее несущий остов – так что она стоит до конца, становясь все сиротливей и неприглядней, изумленней и трагичней – зачем она теперь? Кому она такая? Ей не привыкнуть к своему новому облику…
Мы перетаскиваем тяжелые секции, словно отдохнувшие на земле и пришедшие в себя после обморока, к «мазу» и сходу – одна за одной - погружаем в кузов. Старшина жадничает – ему, конечно, хочется увезти зараз побольше – хозяин… Мы наваливаем секции выше бортов.
- Доедем? – спрашивает старшина водителя с сомнением и в то же время глазами, всем выражением лица ожидая, требуя, чтобы тот кивнул, и водитель – он служит уже третий год – кивает и улыбается:
- Доедем, товарищ старшина.
А мы-то как? Для нас и места не осталось… Мы садимся сверху. Так что теперь и вовсе высоко и жутковато. Но оттого еще веселее, бесшабашней, отчаянней.
Едем…
На слишком крутом спуске старшина останавливает машину и, высунувшись из кабины, велит нам слезать и спускаться к подножию сопки своим ходом. Для безопасности. Он прав, наш старшина. Он молодец.
И вот мы, распластавшись, слезаем и пускаемся – нет, не по дороге, она виляет туда-сюда - а напря ... Читать дальше »

Недавно в ЖЖ, где у Локаса* своя ядовитая страничка, Локас наткнулся на пост одного своего старого приятеля, некогда теннисного партнера. Впрочем, Локас в теннис уже не играет. Объединял их в свое время не только теннис, но любовь к литературе и к женщинам. Оба не один раз женаты, вообще, зрелую часть жизни провели довольно бурно и потому далеко не праведники. Приятель его всегда отличался независимостью мышления, и в свое время именно от него романтик-демократ Локас услышал ставшую потом истиной мысль о том, что переход страны от социализма в капитализм с приватизацией была сделан для партийно-чиновничьего аппарата, для номенклатуры и больше ни для кого…
Вот Локас читает пост своего приятеля и глазам своим не верит: тот пишет, что посетил такой-то монастырь, пофоткал его, и что-де именно в таких местах понимаешь, что без Бога Россию в порядок не привести. И еще пишет, что он встал там на колени и, любуясь красотой вокруг, молился за души всех русских и нерусских людей
Потрясенный Локас оставил ему коммент в том духе, что с Богом Россия так и остается убогой.
На что ему его старый приятель задал вопрос: А ты что, в Бога-то не веришь?
И тут Локасу на секунду стало страшновато - показалось ему, что там не его старый приятель стоит на коленях с молитвой, а толпа хоругвеносцев, и все они сурово смотрят в сторону безбожника Локаса…
Нет, Локас не посмел бы назвать себя безбожником, но в церковь действительно не ходит, считая, что Бога там нет. А где Бог? Скорее в сердце, если так уж хочется называть это словом Бог.
Как же он выглядит? Как дух, который носился над безвидной землей?
«И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их».
Тут у Локаса, как когда-то у его маленького сынишки, возникают вопросы. Получается, что Бог все-таки антропоморфен, то есть и мужчина, и женщина, и, глядя на них, мы можем представить себе и его. Но тогда где он, если он не дух? Локасу говорят – Библию нельзя читать так, как ты читаешь, ничего нельзя понимать буквально, на все есть свое толкование, все в Библии есть метафора, даже известная своей эротичностью «Песнь песней» царя Соломона, это вовсе не эротика , а разговор души человеческой с Богом. Найди себе учителя-духовника, он тебе все растолкует.
Ну-ну…- думает Локас, – здрасьте, приехали! «Этот стан твой похож на пальму, и груди твои на виноградные кисти...» - разговор с Богом, ага…
В 2010 году Стивен Хокинг, самый крупный после Эйнштейна теоретик Вселенной, Времени и Пространства, сказал в одном из интервью, очень аккуратно так сказал, щадяще и с максимальной корректностью к чувствам верующих: «Бога можно определить как олицетворение законов природы. Но большинство людей не так представляют себе Бога. Они создали человекоподобное существо, с которым можно состоять в отношениях. Однако, если учесть огромные размеры Вселенной и незначительность и случайность человеческой формы жизни в ней, то это в высшей степени невозможно».

Впрочем, старый приятель Локаса мог бы быть вполне прав, если бы под Богом понимал то, что понимает под этим Локас. Когда говорят, что Бог есть любовь, это слишком общо и расплывчато. Ведь любят разное. Локас же считает, что под Богом надо понимать вмененное человеку правило созидательной жизни. И только.
Оно скорее имманентно, это правило, то есть совсем необязательно выработано в душе человека в результате борьбы за выживание. Возможно, оно всунуто в него, как батарейка. Это то, что называется Совесть. Генезис Совести неизвестен. Особенность ее в том, что она для человека вовсе не средство самозащиты как вида, а скорее наоборот. Благодаря ей он способен на самопожертвование. Скорее всего, это и есть Бог, ибо за этим просматривается некий надчеловеческий, Вселенский замысел.
А церковь… Ведь сказано же: «Построй храм в сердце своем».
__________________________________________
* Локас – собирательный образ наших современников, но не всех. – И.К.