К середине «Солнечного удара» было уже стойкое впечатление катастрофы, провала, однако затем это впечатление замылилось вместе с канувшим неизвестно куда одноименным сюжетом, и все закончилось другим кино, про другое, где не обошлось без душещипательных параллелей с... представьте себе, «Титаником»… Впрочем, были и бодрые параллели с тем же оскароносным фильмом - они проскакивали в начале: палуба, зарождение чувства… Но как это показать? Режиссер показал нам, и не раз, возвратно-поступательное движение корабельных поршней и шатунов… В эротической сцене без них тоже не обошлось. Осетрина второй свежести и то, пожалуй, свежее. Сама эротика – тут рецензенты правы – возможно, худшая в истории мирового кинематографа. Похоже, актер и режиссер в одном лице сам показал молодой, еще не вполне опытной актрисе, как изобразить оргазм… Она попыталась. Получилось не очень… Еще хуже это снято: землистого цвета тела, покрытые огромными каплями пота, и снова шатуны… Вообще заметно, что актер и режиссер в одном лице много и часто показывал, как вести себя в кадре. Знакомые ужимки и прыжки, тусовочная движуха фальшивой непосредственности. Взбодренные режиссером актеры переигрывают, экзальтируют на пустом месте, подчас выглядят глупее своей органики в предложенных обстоятельствах.
То драма, то водевиль, то комедия положений – чего стоит одна беготня за улетающим газовым платочком, который возвращает… чайка. Зачем это? – чтобы зритель не заскучал? В таких местах даже музыка другого мэтра, Артемьева, звучит как-то растерянно, не в тему, и если бы не сквозная ария Далилы из оперы «Самсон и Далила» Сен-Санса, то можно было бы задаться вопросом: а была ли музыка?

Разумеется, никакой это не «Солнечный удар», не «Окаянные дни», не Бунин и даже не по мотивам. Это нечто отдельное, позднемихалковское, надерганное из разных мест, в том числе и из своих, донельзя эклектичное, с потерей представления о том, что такое темпо-ритм, монтаж, психологическая мотивация, логика и реальность.

Впрочем, если бы человека, считающегося мэтром и классиком, можно было бы приковать к монтажному столу (или где это нынче делается?) и заставить убрать лишнее, пустопорожнее и затянутое, то получилось бы вполне приемлемое рядовое кино на полтора часа.

Идейно-философский аспект фильма обсуждать не имеет смысла – кому интересно, тот и так знает текущие взгляды Н. М.
Увы, очередной кикс от культового кинорежиссера советской поры.
Жаль, была надежда.

(я на Эхе Москвы, 5 ноября)

Поскольку Локас всю жизнь играл в теннис, именно этим отчасти и объясняется некоторое количество поломанных часов. Летом на корте пыльно, хоть его и поливаешь, а часы пыль не любят. А еще бывает, что именно по часам и ударяешь ободом своей ракетки, а им это не нравится.
Вот по одной из вышеперечисленных причин Локасу однажды и подарили с часы с защитной, из прочного металла сеткой. Часы были что надо, японские, фирмы Seiko. У них было два циферблата – один со стрелками, а в нем другой – с электронным окошком. Еще у них был секундомер, шагомер и будильник со звоном.
Защитную сетку Локас вскоре убрал, чтобы все видели, какие красивые у него часы, а выходя на корт, всегда их снимал. Потому часы исправно чирикали и Локас их очень любил.
- Красивые у тебя часы! – сказал однажды после игры его партнер, как раз когда Локас надевал их. И у Локаса возникло странное предчувствие – ему показалось, что его партнер позавидовал ему, а зависть, как известно, ни к чему хорошему не приводит.
Вскоре после этого на часах порвался ремешок, и, не имея времени забежать в магазин и купить новый, Локас носил часы в кармане брюк.
Однажды в метро, доставая из кармана очки, он зацепил ими за часы и те вывалились на полированный гранитный пол. Вывалились и перестали ходить.
Локас отнес их в мастерскую и там ему сказали, что починить электронный механизм невозможно, так как он сгорел, точнее окислился от разбитой китайской батарейки. Дескать, в такие часы нельзя ставить дешевые китайские батарейки, чего Локас, разумеется, не знал.
Такова была судьба его любимых часов.
Мораль: никогда не показывай то, чему могут позавидовать.
Хотя если совсем не показывать, то лучше вовсе не выходить из дому и в Интернет не входить.

На каждую историю, пусть даже незатейливую, нужно хотя бы минимальное вдохновение, потому, пропустив вторую, расскажу пока третью.
На 65-летие Локасу подарили настоящие швейцарские часы фирмы Tissot. Да, коллектив, в котором он тогда работал, скинулся и подарил. Потому как Локас считался ценным работником. Локас был счастлив - сам себе такое он не смог бы позволить.
Впрочем, ничего особенного в этих часах не было, разве что окошечко для даты, которую надо было уточнять вручную, в зависимости от числа дней в месяце. Но швейцарское качество! С надписью на задней крышке, что противоударные, водонепроницаемые, с возможностью нырять на глубину до 30 метров. Ну, это чересчур – глубже трех Локас никогда не нырял, даже в теплом Эгейском море, а в Красном вообще нырять побаивался – из-за акул.
И все бы хорошо, если бы не мухи. Обыкновенные дачные мухи, которые разводились летом в отсутствие Локаса между стеклом и занавеской. Он приезжал и убивал их полотенцем. Хотя, прежде чем убить, он открывал створку окна, предлагая им убраться восвояси. Но мухи, как люди. Очень держатся привычного и редко предпочитают свободу и перемену мест. Так что он их прихлопывал и они падали на пол лапками вверх.
Как-то под рукой не оказалось полотенца и он схватил со спинки стула свои спортивные, из плотной ткани шорты, в которых только что ездил на велике купаться.
Шорты делали свое дело и мухи падали как подкошенные. Только странно было, что при ударе по стеклу звук был такой, будто это и не шорты вовсе, а полноценные штаны с ремнем и пряжкой. Какая плотная ткань - еще отметил Локас, оглушая очередную жертву.
Но после особо звонкого удара Локас все же задумался, сунул руку в карман и извлек оттуда свои швейцарские часы.
Что же он увидел с похолодевшим сердцем? Головка для перевода даты и стрелок выпала из своего гнезда прямо ему в ладонь, а ремешок с одной стороны оторвался, поскольку перекосило ушки и выбило стерженек, к которому ремешок и крепится.
В местном представительстве Tissot Локасу все это, разумеется, выправили, но, глядя с печалью на чек, Локас подумал, что мухи того не стоят. Лучше бы жили себе и жужжали, даже по утрам, когда это особенно невыносимо.
( Послесловие)
Да, то, что было написано на крышке, оправдалось - часы выдержали и ходят. Правда, на днях вдруг ни с того ни с сего впервые в своей жизни отстали на 15 минут. Как так? Батарейка новая… Локас перевел стрелки, но… Но не первый ли это звоночек?

Сколько себя Локас помнит, у него были постоянные нелады со временем. То есть с часами, которые он носил на руке или же в виде будильника ставил на тумбочку перед кроватью. Часы на руке долго не задерживались, а будильник обязательно падал на пол от неверного утреннего движения и переставал не только звонить, но и тикать.
Локас вообще ненавидел тиканье часов. Если в комнате тикало, он не мог заснуть. Потому он или прятал тикающее под подушку или уносил на кухню, или вовсе выключал. К счастью, наручные часы тикали почти неслышно. Но ломались они с завидным постоянством, будто на уровне эзотерики, каких-то там иных миров и временных континуумов между внутренним временем Локаса и тем, которое показывали официальные стрелки, шла непримиримая борьба.
Пережив советские времена, после которых все изменилось, в том числе и часы, Локас грешным делом свалил свои прошлые неудачи с часами на их советское качество. Но оказалось, что и с несоветскими часами отношения у него не лучше. Вот всего лишь один пример.
Впервые (на закате СССР) оказавшись за рубежом, Локас, конечно, обалдел от разнообразия тамошних товаров и услуг, включая продукты питания, и решил сделать своей тогдашней подруге подарок в виде наручных часов. Часы были очень красивые, из фирменного каталога, на белом циферблате голубая луна и золотое солнце, плюс какие-то изящные прибамбасы.
Подруге подарок очень понравился, почему она и призадержалась с Локасом.
Часы исправно ходили и все завидовали подруге Локаса. Одна незадача – в них надо было менять батарейку, а для этого открывать заднюю крышку. И если открыть ее еще было можно, то закрыть – это была проблема, с которой мог справиться только часовщик.
Подруге надоело ходить в часовую мастерскую и она попросила об этом Локаса. Локас же решил сам попробовать. Да, батарейка встала на место, но крышка не закрывалась. Подумав, Локас взял плоскогубцы и… крышка тут же закрылась. Но одновременно раздался хруст стекла, прикрывающего циферблат, и Локас увидел, как все, что было на этом нарядном циферблате, стало корчиться, дергаться, как в агонии, а затем застыло. Застыло навсегда.
И, с ужасом наблюдая смерть тончайшей механики, Локас почему-то подумал, что это он убил время, отведенное ему на отношения с подругой.
Отношения и правда вскоре закончились - подруга уехала туда, откуда Локас привез ей часы, и больше не вернулась.
( за мной еще две часовых истории Локаса – И.К.)))

Под утро в фазе глубокого сна Локасу обычно снится Путин. Вот как минувшей ночью.
Локас, конечно, обрадовался и спросил:
- Уважаемый Владимир Владимирович! Можно задать вам два вопроса?
- Два можно, уважаемый Григорий Александрович, - ответил Путин и пошутил, - но не больше.
И Локас спросил:
- Владимир Владимирович, почему когда вы ввели наше эмбарго на их продукты питания, там эти продукты сильно подешевели, а у нас сильно подорожали?
- А второй вопрос? – спросил Путин.
- А второй вопрос: будете ли вы компенсировать, как ротенбергам, наши зарплаты, которые сильно подешевели из-за всего этого?
И Локас добавил:
- И пенсии.
- Пенсии, - это третий вопрос, Григорий Александрович, - ответил Путин и велел Пескову забрать у Локаса микрофон.
Проснувшись, Локас так и не смог вспомнить, ответил ему Путин или нет.
Вот что значит фаза глубокого сна.

В переходе со станции метро “Гостиный двор” — на станцию метро «Невский проспект» всегда кто-нибудь играет: гитаристы, флейтисты, скрипачи… Явно студенты… Бывают и кларнетисты. Всем, кроме последних, я что-то достаю из своего кошелька. Почему не кларнетистам — не знаю, хотя они часто исполняют то же, что когда-то и я. Больше полувека прошло, а мелодии те же.
А еще холодноватые переливы кларнета напоминают мне звонкий вестибюль музыкальной школы (где на верхней лестничной площадке я иногда репетировал), она же училище при консерватории им. Римского Корсакова, в Матвеевом переулке, неподалеку от новой сцены Мариинки. Я там учился с 12 до 18 лет. В восемнадцать я ушел со второго курса училища и стал готовиться к экзаменам на университетский филфак. Ушел, потому что окончательно разочаровался в себе как музыканте и очаровался литературой, которой и решил заняться. Тем более - голос был, когда я бросил музыку и в растерянности вопрошал: что дальше? «Писателем будешь», - сказал голос. Это был единственный раз, когда со мной поговорили оттуда…
Еще я только раз слышал подобный голос, но он прозвучал во мне самом - это когда я, отвергнутый любимой женщиной, пытался из окна лестничной площадки на пятом этаже сталинского дома (дело было в Москве) перелезть к любимой на балкон — до балкона было метра два правее и метра полтора выше. Но мне, пьяному, казалось, что я смогу. И тогда голос во мне сказал — еще шаг и тебя больше не будет. И я послушался, и потому остался жив
О кларнете мне пришлось вспомнить в армии, где я оказался вместо университета — дело было летом, белая ночь на Крайнем Севере, и я перестал спать, бродя по близлежащим сопкам в свободные от дежурства на командном пункте ПВО часы. Мне казалось, что таким образом я сохраняю собственное «я». Кончилось тем, что однажды я не дошел до КП - мир передо мной вдруг резко накренился, и я очнулся в больничной палате. Потом меня водили к психиатру и я утверждал, что за лобной костью у меня металлическая пластина, мешающая воспринимать реальность. Да, память слегка треснула, но все остальное, вроде, восстановилось, и я не комиссовался, как несколько моих товарищей, а честно дотянул лямку до дембиля, отдав «защите Отечества» три года жизни.
Впрочем, тут мне кларнет и пригодился. В минуту слабости я признался, что вообще-то музыкант, меня взяли в духовой оркестр бригады, и больше я не ходил на командный пункт. А когда оркестр разогнали за очередную пьянку (его еще не раз буду разгонять и собирать только для строевой подготовки, парадов и похорон), я признался, что вообще-то владею кистью и красками и в результате стал художником бригады с собственной мастерской (до сих пор она мне снится в разных вариантах).
Наверное, тогда я был одним из самых свободных солдатиков и бегал по ночам на Маячную сопку в общежитие к девушкам (дело было уже не на полуострове Рыбачьем, и не в Полярном, а ближе — во вполне цивильном Североморске).
Подробнее об этом можно прочесть в моей повести «Дирижер» (она на моем сайте в открытом доступе), где я, дав волю фантазии, стал-таки тем, кем в жизни не пришлось.
Как оркестрант я, разумеется, играл в симфоническом и духовом оркестрах школы и училища. До сих пор мне снится страх не вступить вовремя, не прочесть ноты, не справиться с технически трудным местом…
Жалею ли я, что шесть лет угробил на обучение музыки. И да, и нет. Знай я, что ничего путного не получится, предпочел бы с двенадцати, а не с сорока лет теннисный корт или хотя бы художественную школу – две последние страсти до сих пор со мной. А музыка – да, отдалилась, хотя я с удовольствием ее включаю, то есть классику.
А еще мне жалко наших тогдашних соседей по двухкомнатной коммуналке – ведь им приходилось слушать, как я гоняю по вечерам гаммы и упражнения на общей кухне… Ни слова упрека, ни гримаски недовольства, хотя они вовсе не были меломанами, а кларнет инструмент громкий…
Да, и еще одна мысль, когда я прохожу мимо играющего кларнетиста. Что если уж совсем припрет – я тоже встану там, положу перед собой футляр для мелочи и заиграю что-нибудь. Скажем, из репертуара «битлз».

Нынче, отмечая 200-летие со дня рождения Михаила Юрьевича, все читают по телику его стихи...
В русской литературе есть две пока никем не превзойденные вершины - «Евгений Онегин» и «Герой нашего времени». Сколько потом у нас было прекрасных поэтов и писателей – ан нет, ничего сопоставимого… Оба убиты, один – в 37 лет, другой в 26. А если бы они жили дальше? Непостижимо, непредставимо. Все проходит, а любовь к Пушкину и Лермонтову остается.
Вот полуиронические стихи моего, так сказать, лирического героя в 57-летнем возрасте. (Насчет копуляций он, конечно, поскромничал, ну да ладно… )
***
Ничего не попишешь – износились тело и дух,
Отлетав, отстранствовав по городам и весям.
И количество копуляций сократилось до двух.
«В ночь?» - усмехнешься ты. Бери ниже – в месяц.

Время, время признать, что лучшие годы прошли,
Пусть судьба давала мне фору двойную с гаком…
Что до высшего смысла, такового нашлось на гроши, -
Не было ни откровенья, ни хотя бы тайного знака.

Долго ждал и терпел, да запас терпенья иссяк,
Воля жить и творить провалилась в тартарары.
И летит надо мною последних гусей косяк,
И сползает лицо мое с черепа, как ледник с горы.

И никто не утешит – ни дети, ни жены, ни друг.
О смерти подумаешь – станет вовсе тошно и жутко,
Но и жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг,
Такая пустая, ты прав, - пустая и глупая шутка.

Остается любовь – видно, зря ты любви отказал.
Разве можно забыть эти обморочные объятья…
Тот сверкающий бал и не мною воспетый вокзал,
Где в слезах я стоял, прижимаясь щекой к ее платью.

1999 (из книги «Праздник свиданий»)

Рис. Ольги Граблевской

Скрипя зубами, Локас каждый день старается хоть на минуту забыть об Украине и Новороссии, о таежнике и Думе, о законе Ротенберга и убийстве Политковской, о падении рубля и взлете цен на рыбу, мясо и птицу, об Игиле и Хамасе, об Обаме и Меркель, о санкциях и эмбарго, о Евросоюзе и НТВ, о Н. Михалкове и Сечине… и еще много о чем.
Старается не думать и жить собственной жизнью, собственными интересами (ведь были же они у него?).
Не получается…

Случилось так, что у Локаса вдруг оказались лишние десять штук рублей – лишние в том смысле, что можно было потратить их не на семью, а на себя. И он тут же решил купить себе плащ, тем более что старый износился. Наутро Локас помчался по магазинам одежды и был очень удивлен, что плащей нет. То есть были в начале сентября, да сплыли, и то немного, – объясняли ему продавщицы.
- Как так? – вопрошал Локас, - осенний сезон только начался.
- Нет, - отвечали ему продавщицы, – теперь уже продают одежду на зимний сезон. А на осенний надо было покупать весной.
Странно, размышлял Локас, перебегая из магазина в магазин: есть спрос, а предложения нет. Как-то это не по-рыночному.
Ноги и слухи плюс метро донесли его до огромного торгового комплекса под названием «Галерея», что у питерского Московского вокзала – Локас еще помнит огромный котлован на этом месте. Но и в «Галерее» ему было сказано, что с плащами туго – разве что можно попробовать поискать в трех бутиках, хотя их там сотни... Действительно – все есть, а мужских плащей нет. И тот же ответ: было, но немного.
Кончилось тем, что в бутике под вывеской «Colins» Локас нашел то, что можно было назвать плащом, и после примерок и поисков своего размера попросил отложить, решив позвать жену, чтобы она оценила его выбор. Затем он заглянул еще в один бутик под названием «Diplomat» и там ему наконец показали настоящие плащи, фирменные и классные, с одним только недостатком – совсем не по карману.
Тут Локас вдруг так вдохновился уже отобранным плащом ( всего-то за 4, 5 штуки), что немедленно вернулся в «Colins», заплатил и вышел довольный, с большим пакетом, в котором лежала его покупка.
Дома он надел то, что считал плащом, и показался в таком виде жене.
Жена молча посмотрела, потом сказала:
- Можно я ничего не буду говорить?
- Можно, - сказал Локас. – Завтра я это сдам обратно.
- Ты всегда так, - против обещания не говорить заговорила жена, - покупаешь, а потом сдаешь обратно.
- Я хотел тебя позвать, чтобы ты посмотрела, а потом пожалел.
- Спасибо, - сказал жена.
Наутро Локас отправился в «Сolins», где ему после небольших формальностей дружелюбно вернули его деньги. Освобожденный Локас еще побегал по магазинам, но, так ничего и не найдя, остановился у уличного развала, на Сенной, то есть у стола, на котором лежали кошельки. Кошелек у него старый и потрепанный и Локас решил купить новый, помня, что на развале это как минимум на треть дешевле.
Выбирал он долго, хотя сразу ему приглянулся только один конкретный – черный, толстокожий, с магнитным замочком, жаль, без отделений для банковских карточек, которых у Локаса целых три.
Продавщица –таджичка предлагала ему разные кошельки, в том числе и с отделениями для карточек, но Локас как положил глаз на тот черный, так все время к нему возвращался. Он даже достал из своего старого кошелька банковскую карточку и засунул ее в прорезь, которую можно было считать отделением для таких карточек. Карточка отлично вошла.
Тут ему продавщица стала предлагать другие кошельки, подороже, но чем больше Локас возился с ними, тем меньше ему хотелось покупать, так что он решил, что пока обойдется и старым. С легкой душой, оттого что не потратил на себя ни копейки, Локас отправился домой.
Дома, уже переодевшись в домашнее плюс тапочки, он вдруг похолодел и с дурным предчувствием открыл свой кошелек – так и есть: банковской карточки, той самой, по которой он получает пенсию, не было.
Что сделалось с Локасом, нетрудно себе представить, тем более что когда он вернулся на Сенную, то не нашел ни кошельков, ни таджички.
Дома на все вопросы жены он отвечал, что просто заболела голова, ночь, разумеется, не спал, а утром помчался на Сенную. И чудо! Тот же развал, тот же столик под зонтом, та же таджичка, те же кошельки, и среди них – тот же черный, с магнитным замочком.
С замиранием сердца Локса взял его и заглянул в прорезь. Карточка – его любимая родная пенсионная банковская карточка - была на месте.
На радостях он тут же купил кошелек. В тот же день на тех же самых радостях он сделал подарок и жене – купил ей хрустальную люстру, о которой она мечтала последние двадцать лет.
И, главное, сам повесил и включил.

Впервые оказавшись в египетской Хургаде переводчик с английского и нескольких других языков Локас в порядке наведения мостов с администрацией гостиницы решил продемонстрировать то немногое, что он знал по-арабски. И, прощаясь с улыбчивым арабом-администратором, который за доплату в 20 $ выделил ему номер с видом на Красное море, он сказал:
- Ла илла илла ла Мухаммадун рассулу ла!*
Улыбка мгновенно исчезла с лица араба и он с каким-то отчужденным презрением спросил:
- Вы мусульманин?
- Нет, - замотал головой Локас, почему-то похолодев.
- Больше никогда это не произносите, - сказал араб-администратор. - Это страшные слова.
Так Локас узнал про коптов.
________________________________________
*Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его.