Говорят, болид - герой недели,
Пусть никто его не звал на старт,
Пусть и потянул он еле-еле
На какой-то скромный миллиард.

Будто показали нам блокбастер,
Будто пригласили нас в дурдом,
Где вселенских катаклизмов мастер
Нам изобразил Армагеддон.

Поменялись жизнь и фильм местами,
Съемками весь Интернет забит,
Как сопровождали матюгами
Мужики челябинский болид.

И пока не ослепила вспышка,
Не раздался трижды гром с небес,
Мирно почивало, словно мышка,
Местное начальство МЧС.

И Роскосмос, вглядываясь в дали,
Не пробил тревогу в нужный час -
Значит, что-то там опять украли,
Чем предупредить могли бы нас.

Мы давно не видели такого:
Показалось – вот она, беда!
Или это дамы Сердюкова
Жахнули чего-то не туда?

Между тем ответственные лица
Попытались внятный дать ответ:
Ну не всем же, право, материться -
Должен кто-то объяснить сюжет.

Открывая Красноярский форум
(На раздумья не было минут), -
Заявил премьер с горящим взором,
В честь чего космический салют.

Жириновский, помня, что нелепо
Уходить от злободневных тем,
Выдал: это происки Госдепа,
Испытанье тамошних систем.

Чтобы воспрепятствовать угрозе,
Принапрягши весь свой интеллект,
Тут же сел вице-премьер Рогозин
За антикосмический проект.

Однозначно выразился Путин,
Дабы не страдали люди впредь:
Дескать, мониторинг мы замутим,
Но пока придется потерпеть.

Закивала в знак поддержки свита -
Пишет промежуточный закон,
Чтоб у нас пролет метеорита
Был на это время запрещен.

Чудо, что мы все остались живы...
Повезло в который раз стране.
И мелькнет мыслишка: Да пошли вы!
Коль Господь на нашей стороне.

Две новостных сенсации, не успев как следует раскрутиться и завладеть сознанием потребного количества миллионов, сошли на нет и угасли. Теперь мы уже знаем, что Волгоград в Сталинград не переименуют и что смертная казнь в Россию не вернется. И самое примечательное, что закоперщики этих едва ли насущных проблем для нашей страны, после короткого резюме Кремля мгновенно взяли под козырек. Хорошо, когда резюме адекватно тренду времени, а когда нет?

Вообще, как известно по опросам, две третьих россиян - за возвращение смертной казни, а если бы замутить референдум насчет переименования, то, уверен, что за Сталинград высказалось бы столько же. В своем последнем эссе на Эхе Москвы «Нехорошие места. Гревская плошадь» писатель Борис Акунин, видимо, под влиянием имевших место разговоров о казни посетил Гревскую площадь в Париже, напомнив нам, что там рубили головы, колесовали и сжигали живьем… А обнаружив на площади каток с конькобежцами, сделал вывод: «Следует признать, что человечество постепенно становится лучше. Сегодня полюбоваться зрелищем смерти публика собирается разве что в Иране». В комментарии к этому я написал: «Так ли это? Просто зрелище смерти перенесено в кино... Вернуть смертную казнь, установить виселицу на одной из площадей одного из наших городов, и народ попрет - будьте уверены». Цинизм? Однако при таком спросе народонаселения на казнь, осталось бы только узаконить ее публичность, для чего достаточно было бы высказаться нескольким высоким чиновникам, а нескольким же небезызвестным журналистам сделать несколько адресных зомбопередач, и нате -кушайте... При том, что казнили бы действительно только особо опасных убийц, всяких там садистов и маньяков, обагренных кровью своих многочисленных жертв. Таких, как Чикатило.

Насчет Ирана… Еще совсем недавно при Масхадове в Чечне тоже казнили прилюдно - по законам шариата. Казнят сегодня и в Саудовской Аравии. По пятницам на площади Справедливости в центре Эр-Рияда при стечении зевак осужденным на казнь отрубают голову.

Лучше ли при этом становится человечество или хуже? Про все человечество не знаю, а про Россию в которой живу, могу сказать более или менее определенно: лучше? - это едва ли. Иначе бы две трети ее граждан не хотели бы вернуть смертную казнь а заодно и имя Сталина городу на Волге. Тютчев писал: «Россия как государство – гигант, как общество – младенец». Как ни прискорбно, но и через сто пятьдесят лет приходится повторить то же самое. Не растем-с...

Публичные казни практиковались и в Европе, и в России чуть ли не до начала 20 века – о прочих казнях не говорю (это кровавая тема без конца и края). В моем родном городе Ленинграде последняя публичная казнь имела место в январе 1945 года. Тогда на площади Калинина у кинотеатра “Гигант” (ныне там казино “Конти”) были повешены 6 немецких офицеров и генералов, попавших в плен в 1944 году. Все логично - кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет. Было также довольно много публичных казней после войны на Украине, в Белоруссии и в Крыму - казнили тех, кто помогал немцам во время оккупации, всяких там полицаев, членов зондеркоманд-СС. Есть вопросы? У меня их нет.



На снимке – казнь немецких генералов в Киеве, тоже, между прочим, на площади Калинина – ныне Майдан Незалежности. Кто такой Калинин? Да, был такой всесоюзный староста, член ЦК ВКПб. Жену его Сталин держал в лагерях, как и многих прочих жен своих соратников, скажем, Молотова, Поскребышева... Так, для острастки.

Последняя смертная казнь в России была приведена в исполнение 2 сентября 1996 года. Отмена таковой была главным условием вступления России в Совет Европы. С 1999 по 2010 год в России действовал мораторий на смертную казнь — теперь же она запрещена постановлением Конституционного суда РФ. Многие считают, что напрасно, что у нас иная ментальность, и рано нам перенимать стандарты европейского либерализма. Патриарх Кирилл высказался против казни и все же он сделал примечательную оговорку: Христос "сам был распят, Он прошел через смертную казнь, но Он нигде не сказал, что нельзя казнить преступников, и у святых отцов мы этого не находим".

Человек, особенно если он родился в России, – зависимое существо, внушаемое и управляемое. Им можно манипулировать, его сознание подвижно и при соответствующей обработке приобретает требуемые кондиции. Требуемые кому? Власти, разумеется. В эпоху «построения социализма-коммунизма», в эпоху массового террора наш народ прошел, а точнее был пропущен, сквозь тьму идеологических дурилок и страшилок, за которые сам голосовал и за которые потом платил миллионами жизней, а в результате, уже в девяностых годах, оказался у разбитого корыта.

Сегодня, когда предпринимаются попытки реанимировать отвергнутые жизнью модели нашего прошлого, очень важно помнить о пройденном пути, знать свою историю.

Удивительно, как быстро сходят на нет новостные сенсации. Одна из них – гипотетическое переименование, хоть на праздники, Волгограда в Сталинград, что породило две взаимопоглощающие волны – «про» и «контра». «Про» – потому что Сталин-де был великим полководцем, «контра» – потому что он был не полководцем, а штафиркой (словцо Жукова), а кроме того - тираном и палачом собственного народа. Переименование в Сталинград, по мнению тех, кто был «контра», означало бы ни много ни мало как легитимизацию огромного зла по имени «сталинизм», при повторении сулящего нам одни беды, хотя суть этого зла, увы, до сих пор так и не дошла, по крайней мере, до половины населения России. Считать Сталина полководцем можно или при полном своем историческом невежестве, потому что факты вопиют, или будучи в шорах граничащего с деменцией национал-патриотизма.

Сигнал из нынешнего Кремля (что само по себе симптоматично ) свел на нет животрепещущую тему, однако контроверза в умах осталась.

Сегодня для ищущих истину в нашем недавнем прошлом есть немало объективных исследований, с которыми не поспоришь. Разумеется, сталинизм – это не один человек, а система, порожденная целым комплексом ошибочных и подчас преступных идей, но законченным символом этой системы стал именно Сталин, «верный ученик» (и это так) Ленина. Обращение к этой личности в любом контексте - художественном или социально-историческом – должно было бы опираться сегодня на какие-то базовые оценки. Однако в наше коллективное бессознательное они так и не привнесены, как привнесены, скажем, в сознание немцев, знающих с рождения, что Гитлер – это государственный преступник номер один. Более того - у нас их нет.

Наше смятение, в общем, объяснимо. Историю пишет победившая сторона, и как тут осудить «победителя»? Не буду вступать ни в какие споры на эту тему и прибегать к доказательствам - лучше остановлюсь лишь на двух примерах того, как сегодня наш кинематограф трактует феномен Сталина.

Одно произведение, вернее, два или даже три - это «великое кино о великой войне» Михалкова, другое – это телесериал Урсуляка по мотивам романа Гроссмана «Жизнь и судьба». В сказке про войну у Михалкова для Сталина одна краска – черная, и это четко ложится на систему оценочных координат, которые превалировали в стране в период съемок картины. Снимай режиссер свою историческую опупею ( иначе назвать не получается) сегодня, еще неизвестно, какого Сталина нам бы показали. А так – вурдалак, сатана, посылающий комдива Котова с черенками от лопат на штурм фантастической Цитадели. Вот такой полководец…

В сериале Урсуляка Сталин только в телефонной трубке, но одного его звонка физику Штруму (Тамму)) достаточно, чтобы коллектив научно-исследовательского института, дружно уничтожающий строптивого ученого, тут же принялся дружно его лобызать... А эта история с письмом-отповедью западным ученым, обвиняющим СССР в репрессиях, которое совестливый Штрум в душевном раздрае все же подписывает. Актуально, неправда ли?

А эта атмосфера страха, подозрения, наушничества, эти пытки невинных в узилище. В сериале многое актуально, в том числе и тяга человека к свободе, вкус к которой, как это ни парадоксально, советские люди испытали именно на войне, раскрывающей весь потенциал человеческой личности, задавленной советским строем.

На аналогиях и исторических параллелях подчас и строится образ настоящего. А звонок из Кремля и сегодня, увы, играет ровно такую же роль, как когда-то.

Мой блог на Эхе

10 февраля 2013, 15:41

Вместо эпиграфа

Трехлетний мальчик увидел на улице пустую внушительную железную трубу, подошел и постучал по ней своей лопаткой. Труба гулко откликнулась.
– Смешно? – спросил он маму.
– Нет! – строго сказала мама.
Так с детства в нас убивают поэтов.

Записывайте за детьми – все, что они говорят. Они не такие, как мы. Пока мы их не обучили тому, чему учили нас, они другие. Они видят сквозь стены, они общаются с теми, кто был до нас. Они ходят в Зазеркалье так же просто, как мы на работу.

Разговоров моей первой дочки - на целую ученическую тетрадь. Вчера я позвонил ей – увы, тетрадь куда-то исчезла. А в памяти - почти сорок лет прошло - только это: «Папа, что ли мы живем на шестом этом же?» Впрочем, есть еще рассказ про нее, совсем кроху, под названием «Построй мне башню»… И другой - «В сумрачном лесу»…

А вот из высказываний второй дочки, когда ей было три с половиной...:

- Мама, ты умрешь?
- Конечно.
- Не может быть!
- Это естественно. Все рождаются, проживают жизнь, старятся и умирают.
- А я?
- Ты проживешь еще долго.
- И ты состаришься?
- Да, я буду старушкой, но еще не очень скоро.
Отчаянные рыдания.
- Я хочу, чтобы ты всегда-всегда была только молодой.
- Ладно, я постараюсь.
- А иначе я не играю

***
- Мама, ты меня любишь?
- Да.
- Очень сильно?
- Да.
- Больше всех на свете?
- Да.
- Больше, больше всех?
- Малыш, я же сказала тебе: люблю сильно, больше всех. Ну что ты все время спрашиваешь одно и то же?
- Потому что я не могу жить без любви.

А вот и про третью дочь. 21 октября 2001 я записал в своем блоге:

Вчера вечером пятилетняя дочка долго не могла заснуть: сначала плакала, что папа и мама когда-нибудь умрут, потом – что завтра в детский сад. Я сел рядом, стал говорить, что в жизни не надо плакать, а надо быть сильной и так далее… и привел в пример ее любимую Лару Крофт из компьютерной игры TOMB RAIDER, в которую мы играем по выходным.
– Она же никогда не плачет, – говорил я. – Если упадет, то встанет и идет дальше, ничего не боится и добивается своего…
– Да, папа, – сказала дочка. – Но где мне взять пистолеты?

Одну из своих последних книг «Египет-69» я выпустил за свой счет - 50 экз. Пачка ушла в книжный интернет-магазин, остальное я раздал друзьям и нескольким своим пристрастным читателям. Этот почти документальный роман был опубликован в питерском литературном журнале «Звезда», в первом и втором номерах 2011 года. Затем отмечен премией журнала как лучшее произведение года в прозе. Среди тех, от кого зависел выбор — Пиотровский, Басилашвили, Гранин, Стругацкий, Битов...

Несколько сообщений в газетах, короткое интервью со мной, на самом деле просто взятое из моего выступления в «Звезде» на церемонии вручения премии, и все. «Все» в том смысле, что на этом история с романом закончилась. Издательствам я его не предлагал. Почему? Чтобы не просить и не зависеть. При получении премии я рассказал собравшимся, что в Египет попал после окончания военной кафедры Лен. Гос. Университета, то есть сразу после четвертого курса. В звании лейтенанта и в качестве военного переводчика я оказался на войне между Египтом и Израилем, названной «Войной на истощение», которая длилась с 1969 по 1972 год. Это когда президент Египта Насер, между прочим, Герой Советского Союза, попросил военной помощи у СССР. Я провел там год и два месяца и раз пять попадал под обстрел и бомбежку. Вернувшись, закончил университет, и еще много лет видел сны с авианалетами противника.

Война эта была рассекречена в 1996 году - тогда и образовался соответствующий Совет ветеранов. Ветераны «моей» войны были приравнены по статусу к ветеранам Афгана и имеют в виде льгот дополнительную пенсию. Ее размер сегодня - 1990 рублей. Я этой пенсии не имею. Сначала я считал, что это просто унижение и издевка. Сейчас я начинаю думать несколько иначе - годы идут, а заработки убывают...

Несколько отрывков из романа я выложил в Интернете - на своем сайте и на сайте «Сетевая Словесность». Однако многочисленные неведомые мне сайты предлагают сегодня скачивать мой «роман», хотя от него там всего ничего... Остается выложить его полностью — бесплатно, разумеется. Почему бесплатно? К иному наш отечественный Интернет не приучен.

На днях у меня дома раздался телефонный звонок, и мужской голос, назвав меня по имени и отчеству, представился: «Игнатий Михайлович Ивановский, поэт-переводчик, ученик Михаила Лозинского. Позвольте занять несколько минут вашего времени...»
Далее мой коллега по Союзу писателей СССР, а ныне Санкт-Петербурга, в телефонном справочнике которого он и нашел меня, рассказал, что изложил стихами основные сюжеты Библии, Корана, первоисточников индуизма, буддизма, конфуцианства, даосизма, что все это вошло в его недавно вышедшую книгу «Духовные пути», и что он, автор, предлагает мне купить ее за 500 рублей. А чтобы я имел представление, как все это выглядит и звучит, он предлагает мне послушать несколько стихотворных отрывков. Я согласился, и Игнатий Михайлович прочел. Отрывки мне понравились, о чем я ему и сказал — емкие, строгие строки, слова лежат плотно, как камни в Стене Плача. «Спасибо, - ответил Игнатий Михайлович, - не буду больше вас отвлекать от ваших дел. Если надумаете купить - звоните». Я сказал, что куплю. Ну, а Игнатий Михайлович, как мне показалось, пошел дальше по списку членов Союза писателей...

Его я запомнил давно - хотя встречал только на собраниях нашего союза. Когда-то он перевел заново все сонеты Шекспира, что после Маршака считалось делом рискованным и зряшным. Кстати, в свое время его принимали в СП СССР по рекомендации Маршака и Ахматовой, с которой он, молодой переводчик, дружил, и которого она называла «лучшим». А Михаил Лозинский, если кто запамятовал, - переводчик «Божественной комедии» Данте. Кроме Шекспира, Ивановский переводил Байрона, Шелли, Китса и много кого еще. Переводил также шведских поэтов, в том числе К. М. Бельмана (шведского Пушкина), за что получили звание лауреата Шведской академии. Пишет и собственные стихи и поэмы. Личность одаренная и неординарная. Ему уже 80 лет, мальчиком он пережил блокаду Ленинграда.

Сегодня я ему перезвонил. Извинившись, задал несколько вопросов, заранее назвав их некорректными. Выяснилось, что за свой титанический труд - книгу «Духовные пути», вышедшую в Санкт-Петербургском издательстве «Инкери», гонорара не получал. Сам факт, что тебя издают, нынче приравнивается к гонорару. Автору дали 40 экземпляров.

- В качестве платы? – спросил я.
- Нет, - ответил Ивановский. – Я продаю ее уважаемым мною людям, а деньги возвращаю издательству. Уже почти все продано…
- На что же вы живете? – спросил я.
- На пенсию, - засмеялся Ивановский.

На мой очередной некорректный вопрос, какова она, он отвечать категорически отказался.
- Стыдно называть это пенсией, - сказал он. При том, что ему, как блокаднику, положены какие-то надбавки.
Договорились встретиться.

Я плохо думаю об СССР. Но к литературе, к слову тогда относились трепетно – и верхи, и низы.
Цена его во всех смыслах была высока.
Ныне слово не стоит ничего.
И это, конечно, беда.

Когда тебе в семьдесят пять
Вдруг надоест в земле лежать,
Где скукотища,
Ты воспаришь как бы во сне -
Ведь не чужой своей стране,
Не бомж, не нищий.

Тут, стало быть, тебя поют,
Твой штучный, полуночный труд
Сливают оптом.
Орлы взлетели над Кремлем,
Мы под орлами и умрем -
Совок растоптан…

И что теперь взамен совка?
Прищуришься издалека:
Не лица – рожи…
Но что случилось, ешкин кот?
Все будто задом наперед...
Помилуй, Боже!

Ну, как в Европе, ё-моё!
Шмотье, машины и жилье,
Ночные клубы…
Не сват, не брат и не жених,
Идешь, как получив под дых,
Оскалив зубы.

Зачем весь этот кавардак?
Зайти что ль в церковь натощак
Из интереса…
Но тут тебя машина в лоб -
Вдрызг пьяный, матерится поп
Из мерседеса.

Добро, что сам ты без телес,
А то бы в драку с ним полез
Да с полицаем.
Никем не избранная власть,
Которая стране не в масть,
Вокруг мерцает...

Стоишь у храма в неглиже -
И сон тебе не по душе,
Как гвоздь в ботинке.
Но там, на самой грани сна
Еще жива твоя жена -
Лети к Маринке.

Эх, жаль, что умер молодым…
Но едкий над отчизной дым -
Он как когда-то.
И те же звезды над Москвой…
А фильм «…спасибо, что живой»
Г…вно, ребята.

И вдруг за окнами стало тихо. Обещали закончить в ноябре – получилось в январе. Но теперь уже неважно, хотя вот и Новый год пришлось встречать с лесами, еще покрывавшими треть фасада полукилометрового дома. Но шутка ли дело – содрать с него всю плитку, в том числе смертельно опасную, падающую с верхних этажей, где стены наиболее серьезно были поражены эрозией. Убило ли плиткой кого-нибудь за минувшие сорок лет, что Локас здесь жил, он не знает. Но раз решились на капитальный ремонт фасада, дабы заменить плитку штукатуркой и покраской стен, то, видимо, на это были веские причины.

Леса стояли прямо за окнами квартиры Локаса на втором этаже, и казалось, воры могут легко проникнуть в квартиру, почему он закрывал фортку на задвижку и на ночь не рисковал оставить приоткрытой дверь на остекленную лоджию, хотя с началом отопительного сезона в комнате Локаса стало довольно душно. Локас привык ложиться поздно, в третьем часу, и поздно вставать – в двенадцатом, но ровно в десять утра или раньше за окном раздавались крики и затем начиналось самое страшное - душераздирающий вой и скрежет. Это на разных этажах, орудуя электрическими дрелями, отковыривали плитку... Осколки падали сквозь все преграды, минуя леса одиннадцати этажей, били по окнам, грозясь к концу капремонта оставить квартиру без стекол, но этого, слава богу, не произошло...

Кто они были – эти гастарбайтеры, перелицевавшие сотни тысяч квадратных метров фасада? По-русски почти не говорили, а ведь поколение до них было вполне русскоговорящим, по крайней мере, в городах. Инструменты у них были самые примитивные. Цемент замешивали в бадьях с помощью дрели, потом переваливали его в ведра и тянули вручную на веревке, переброшенной через блок, наверх – а там шпатель да терка для выравнивания и разглаживания цемента, нанесенного на металлическую сетку… Жили они тут же под аркой, в домиках для строителей – по вечерам оттуда доносился пряный запах восточной кухни… В испачканных цементом, пылью и краской робах они попадались Локасу тут и там, встречал он их и в ближайшем продуктовом магазине – с бутылками пива. Он еще подумал – разрешено ли мусульманам пиво? Впрочем, за все эти месяцы он ни разу не видел среди них ни одного пьяного, даже в нерабочее время.

Не все они, приехавшие сюда на заработки, были специалистами. Локас видел однажды, как прораб или бригадир или кто там еще, орал на молоденького штукатура, кажется, впервые в жизни державшего в руках терку, которой следовало делать круговые движения против часовой стрелки… Работали они каждый день, даже по выходным – в мороз ли, в метель, в оттепель. Только когда грянули настоящие морозы, несколько дней на лесах было пусто… Хотя такие же морозы бывают и у них в предгорьях Памира.

Да, это были таджики. В Таджикистане Локас не был. В Узбекистане был: Ташкент, Самарканд, Бухара... В первый же вечер в Ташкенте он помчался на базар, где, изумленный дешевизной любимых гранатов, купил килограмма три. В гостиничном номере, включив свет, он обнаружил, что ему подсунули половину гнилья… Зато какой плов он попробовал в Самарканде! Прямо на улице, из котла… А площадь Эль-Регистан, медресе Шир-Дор, мавзолей Гур Эмира… Что-то запредельное по красоте и стилю… Тогда, в начале апреля, он прилетел в Питер с букетом цветущей сирени… Давно это было, лет тридать назад...

С половины фасада леса уже были сняты, а Локас с женой еще были вынуждены терпеть нашествие сверл за окнами, будто к тебе, схоронившемуся в бетонной коробке, рвались инопланетяне… Если весь день Локас оставался дома, то к вечеру от этих звуков можно было сойти с ума. Затем после пытки шумом началась пытка запахом. Сначала грунтом, потом краской покрывали фасад, потом в такой же последовательности – рамы окон… Едкий запах краски стоял в квартире с неделю, и не переставала болеть голова. Затем, когда запах выветрился, строители начали соскребать мастерком со стекол нашлепки цемента и пятна краски и протирать стекла каким-то раствором, типа уайт-спирита… И снова несколько дней головной боли…

- Они хотят нас вытравить отсюда… - пошутила жена, близко к сердцу принимавшая все перипетии за окнами, хоть и завешанными от посторонних взглядов старыми обоями.

Когда весь этот бесконечный капремонт подошел к концу, на их втором этаже появился таджик с бумажкой и попросил расписаться в ней по поводу завершения работ. Но соседи и жена Локаса отказались, так как еще оставались какие-то мелкие недоделки. Локас тогда рассмеялся: " Они сами за вас распишутся". Так и вышло, но и недоделки были доделаны…

И вот все стихло – за чисто промытыми окнами никаких лесов, никаких голосов и можно снова смело открывать форточку.
- Мне будет их не хватать – пошутила жена.
Мне тоже, – подумал про себя Локас. Потом он открыл сайт Википедии и прочел:

«Трудовая миграция в Россию привела к тому, что Таджикистан занимает 1-е место в мире по количеству брошенных мужьями жен, так как очень многие женатые мигранты-мужчины вступают в России в официальные браки или в незарегистрированные отношения».

И далее про то, что было Локасу знакомо:

Наиболее яркий период развития таджикской литературы приходится на средневековые времена, когда в Средней Азии появилось первое мусульманское таджикское государство — эмират Саманидов (874—1005 гг). Именно в это время началось и формирование таджикской нации. Саманиды уделяли огромное влияние науке и поэзии. Такие выдающиеся поэты и ученые того времени как Рудаки, Абуали ибн Сина (Авиценна), Фирдоуси, Унсури, Дакики трудились при дворе Саманидов. Персы и таджики тогда были единым народом с общими корнями поэтому и литература, искусство, наука тоже были всеобщим достоянием…
В конце X в. Фирдоуси создает всемирно известную героическую эпопею «Шахнаме», превосходящей по объёму и содержанию все существующие ныне произведения. XI век ознаменовался созданием такого жанра, как романтический эпос. Появляется ряд поэм, написанных Унсури, Айюки, Гунгури, Омаром Хайямом в этом стиле, но венцом законченности и красоты стала «Хамсе» («Пятерица») Низами, созданная им в XII веке».

P. S. Таджики говорят на таджикском фарси ( северо-восточном варианте персидского языка, первые письменные памятники на котором в виде клинописи относятся к 600 гг. до новой эры.) – И. К.

Мой блог на Эхе Москвы

27 января 2013, 17:22

Вот новость:

Художественным руководителем Большого Санкт-Петербургского государственного цирка на Фонтанке станет всемирно известный клоун Вячеслав Полунин. Конкурс на должность директора цирка отменен, сообщил на пресс-брифинге в четверг министр культуры Владимир Мединский.

Кажется, это пока единственный приятный месседж от господина Мединского.

Полунина я увидел первый раз в 1982 году... Был в Питере на Аптекарском острове да и есть такой высокий, без излишеств, прямоугольный параллелепипед (а ля Корбюзье советского разлива семидесятых), под названием «Дворец молодежи», с видом на Малую Невку. И вот там на одном из верхних этажей в зальчике на пятьдесят, ну, сто, мест, не больше, в те времена и выступала группа Полунина под теперь уже легендарным названием «Лицедеи» ( не путать с современным театром «Лицедеи» - это, увы, совсем из другой оперы).

В искусстве время от времени случаются события, которые сдвигают наше сознание, встряхивают его, дают ему новый импульс, заставляют работать на каких-то других частотах. Творцами таких событий бывают неординарные личности. Таким стал и Вячеслав Полунин. Еще тогда, в самом начале восьмидесятых о нем говорили как об артисте, клоуне-миме, которого ждет мировая слава. И не ошиблись. Он и стал мировой знаменитостью, гражданином мира. Правда, уехав из России. Но времена тому способствовали. Вспомните тот 1988-й, когда все стало сыпаться, и прежде всего – идеология. Вдруг все подняли голову и заговорили вслух о том, о чем было привычно шептаться на кухне. Заговорили с некоторым удивлением, еще переглядываясь, но ничего за это не было – ни тюрьмы, ни ссылки. Перестройка, гласность, плюрализм мнений… Парочка лет революционного романтизма. Многие тогда двинули на Запад – ведь можно!

А за шесть лет до того, в тесно набитом зальчике мы следили, как на незанавешенной сцене актеры (один из них – Полунин ) молча гримировались, а потом начиналось нечто… Ну, хотя бы – сладострастно-садистское «Низзя!». То есть ничего нельзя, к чему бы герой Полунина ни прикасался. И когда затурканный запретами человечек в желтой робе вдруг вставал на дыбки, вырастая в собственных глазах, и в знак протеста начинал кричать «Зя! Зя!Зя!», а запретитель всего и всея вдруг съеживался – это и было метафорой тогдашнего противостояния тоталитарному насилию. Кодом к метафизической свободе.

Полунину едва ли было дело до конкретной политики и текущего политического момента – просто таков был его герой, внутренне свободный и отстаивающий эту внутреннюю свободу в любых обстоятельствах. А внешняя свобода – ее ведь на поверку всегда немного, где бы ты ни жил. Потому так печален, несмотря на эскапады веселого хулиганства его спектакль Snowshow, покоривший весь мир. Он придуман там, на Западе, в местечке под Лондоном, где Полунин поначалу и обосновался. В «Снежном шоу» много одиночества, печали и особой, я бы сказал, русской ностальгии, то есть ностальгии по России – этот снег, эти три странствующих домика в зимнем пейзаже, эта снежная фантасмагория в финале под эсхатологическую Carmina Burana Орфа – с бураном и прожекторами, как на допросе, бьющими в лицо зрителям… когда на сцене среди снежных вихрей едва угадывается согбенная фигурка маленькая героя, пытающегося противостоять тому, чему противостоять невозможно… Это как обратный отсчет, как притяжение к своему исходу, к холодной и беспощадной, любимой и ненавистной родине, без которой почему-то не живется.

И вот Полунин снова здесь – худрук петербургского цирка, одного из первых в России. Пишут, что он будет независим от директора и даже сам его назначать. Он мечтает «соединить цирк с оперой, симфоническим искусством, живописью, балетом». Только бы у него получилось.

На посошок несколько его высказываний:

«С годами я все меньше хочу думать».

«Я коллекционирую дураков. Каждый дурак – счастливый человек. На солнышко вышел, глаза закрыл – и уже хорошо. Для меня дурак и счастливый – это одно и то же. Если человек следует своим детским мечтам – он счастлив всю жизнь».

«Я не любил заборы, всегда ходил по середине улицы, никогда не завязывал шнурки…»

«Свою жизнь надо строить как произведение искусства – и тогда она становится радостной. Слово творчество открывает любую дверь».

«Может быть я один из самых меланхоличных людей на свете».

Из моего блога на Эхе Москвы
25 января 2013, 14:58

Нет, я, конечно, не о том явном или тайном насилии, которое осуществляет государство над своими гражданами. Хотя, думаю, что в новейшей истории мое отечество по объему такого насилия превзошло всех и занимает почетное первое место, по крайней мере, в западном мире… И не потому что мы такие дикие и кровожадные, а потому что поставили над собой бесчеловечный эксперимент под названием «строительство социализма». Оказалась, что осуществить это на деле без тотального насилия на личностью невозможно. Оказалось, что экономика при таком насилии перестает работать. А раз так… Между тем в свое время масштабы «передела мира и человечества» на одной шестой земного шара вскружили голову многим знаменитым представителям западной интеллигенции, не говоря уже о многих моих выдающихся соотечественниках.

О тех временах написано и опубликовано далеко не все. И имена палачей своего народа так и не названы. А еще удивительно, что и сегодня находятся представители творческих профессий, как бы навсегда завороженные масштабами той, несмотря на большой террор, эпохи «большого стиля». Ну да ладно – я о другом. Моя задача намного проще – рассказать о феномене насилия в искусстве, точнее в искусстве кино, обладающего всеми возможностями создавать полную иллюзию реальности происходящего. Есть формула насилия по-голливудски, когда, скажем, благополучная семья подвергается смертельной опасности и физическим страданиям со стороны одного или нескольких отморозков, и под конец зритель, измученный творящимся беспределом, вместе с прошедшими через ад героями вознаграждается победой Добра над Злом. Есть и попроще, когда в ответ на насилие семерка хороших парней уничтожает сотню-другую плохих парней, а зрителю только того и надо - чем больше праведного возмездия и крови, тем эффектней.

Почему так много фильмов о насилии? Разумеется – потому что это товар. Насилие в спросе – оно хорошо продается и покупается. Его исток в нашем животном начале. В нем – код нашего выживания. Равно как в потребности доминировать – залог нашего самосохранения. И когда мы смотрим фильм о насилии, мы отзываемся и исподволь готовы раздвоиться на палача и жертву. Это садомазохизм в одном сосуде, куда помещена наша душа. Торговая марка насилия приносит кинопроизводству огромные прибыли. Но какая прибыль от насилия нашей душе?

Об этом я задумался, посмотрев фильм Михаэля Ханеке «Странные (или забавные) игры». Сразу извиняюсь за столь позднюю реакцию, когда вся роща золотая уже отговорила… Ведь факт, что кино, даже выдающееся, занимает сегодня умы и сердца недолго – ну, неделю-две. А сколько их там, разных фильмов - жизни не хватит, чтобы пересмотреть. Я же смотрю мало и редко и, если бы не недавняя премьера «Amour», вообще не знал бы, кто такой Ханеке, хотя в свое время был весьма впечатлен его «Пианисткой». Оказалось, что он моего же года рождения, 1942, а я давно заметил, что пристрастен к дискурсу своего малочисленного, в силу войны, поколения.

Итак, странные игры - трудно их назвать «забавными», при всем встроенном в слово funny сарказме. Двое юношей в белом и белых матерчатых перчатках ( как два ангела смерти) являются в чужой дом, в незнакомую им семью, и медленно, безжалостно расправляются с нею. Не зная сюжета, поначалу думаешь, что невольные жертвы найдут какой-то выход, и что по парадигме виденного прежде выход обязательно есть. Хотя бы по наивному закону воздаяния за Добро и Зло – ведь невыносимо смотреть, как обычные невинные люди становятся пешками в каком-то сатанинском макабре. Однако нам предстоит быть свидетелями трагедии до конца, и ничто – ни побег мальчика, ни временное освобождение от пут его матери не предотвратит неумолимого движения к смерти всех троих. При том, что исполнители этой медленной казни обликом ничуть не злодеи, а даже напротив… Вот такое кино.

Зачем он, австрийский режиссер Михаэль Ханеке это делает? Да еще по своему собственному сценарию. Иногда мне кажется, что те, кто родился в годы войны, имеют врожденную психотравму, полученную еще в перинатальный период – это страх и боль их матерей, это их, еще не родившихся, собственный страх – ведь известно, что в утробе тоже слышат, а в каждом доме даже при реквизированном радиоприемнике была тогда картонная тарелка динамика, передающего последние известия с фронтов…Насилие по Ханеке, это, на мой взгляд, прежде всего потребность избавиться от врожденного комплекса страха, от памяти о войне.

Я посмотрел пять его лент и полагаю, что все они представляют собой некие символические драмы-притчи, каждая из которых призывает зрителя к самостоятельной работе ума и сердца. И даже не столько к сопереживанию с показанным, сколько к самоосмыслению, к наполнению собой лакун в киноповествовании. А что вообще Ханеке говорит о творчестве, в том числе и своем?

«Насилие в современном обществе становится все более безличным, не таким романтизированным, каким его хотят представить некоторые авторы, например Тарантино».

«Развлекательное кино даёт простые ответы, но я считаю, что в конечном счете оно более цинично, поскольку лишает зрителя свободы думать».

«Мои фильмы создавались для полемики, как антитезисы американскому кино и выхолащиванию им зрительской энергии. Они обращены к кинематографу насущных вопросов — взамен фальшивых, слишком быстрых ответов... Можно сказать, мои фильмы — протестные по отношению к мейнстриму».

«Я пытаюсь вернуть насилию то, чем оно по сути является: боль, причинение вреда другому.
Вопрос не в том, как я показываю насилие, а скорее - как я показываю зрителю его положение по отношению к насилию и его проявлениям».

Понятно, что Ханеке предлагает нам не насилие - он заставляет нас выстроить свое отношение к нему, за рамками увиденного, и не только отношение, но и в какой-то мере – самих себя.
И все-таки чем отличается классический триллер «Техасская резня бензопилой», где ужас без конца и просвета, от «Странных историй», где герои, расправившись с одной семьей, уже ступили на порог дома следующей? И там, и там – немотивированное насилие и душераздирающая жестокость. Разница в киноязыке. Ибо там жанр триллера, а тут – символ и притча. И если там вы не испытываете ничего, кроме мурашек по спине, то здесь ваши мысль и чувство обременены нравственным поиском… Здесь не пугают, а заставляют думать, оценивать и позиционировать себя по отношению к миру, который болен насилием. Переживаем ли мы при этом катарсис? Пожалуй, да.

Из моего блога на Эхе Москвы

20 января 2013, 12:26

Написал для "Эха Москвы" шутливое посвящение Диме Быкову. Но там не взяли. Жаль, а так бы прочло несколько тысяч, вместе десяти человек здесь, у меня...

***
Чуть что у нас опять не так,
Глядь, он вспылит подобно танку
И на любой от власти fuck
Задаст ей трепку спозаранку.

То несомненные стихи,
То однодневные куплеты...
И не найдут никак верхи
Им симметричного ответа.

То Пастернак, то Мандельштам,
То Маяковский, то Есенин…
Он в рифму подыграет нам,
Но и без рифмы слог отменен.

Он столько их наворотил,
Что одолеть не хватит мозга,
И среди нынешних светил
Он главный, без котурн и лоска.

Он и поэт, и гражданин
В одном лице, как Вова с Димой,
И то, что сделал он один,
Для многих неисповедимо.

Я, как ни бьюсь, не подберу
В родной словесности аналог:
Покорно все его перу -
От мадригалов до кричалок.

И все же мне отчасти жаль
Столь титанической работы.
Его не полностью скрижаль
Вместить готова - только что-то…

Как говорил другой поэт:
В любви народной мало проку -
То от глупца услышишь бред,
То матюгнется кто-то сбоку.

Пройдет минутный шквал похвал,
Перелистнут твою страницу,
Но то, что ты наволхвовал,
Даст Бог, окупится сторицей.

Останься и угрюм, и тверд,
И не по времени спокоен.
Храни тебя твой русский Word
С московской клавой колоколен.